По оконному стеклу кто-то вдруг постучал. Павел Алексеевич, кряхтя, развернулся к окну. Серо-голубая головка, черные бусины глаз и наглая важность индивида, уверенного, что можно подглядывать за чужой частной жизнью. Голубь и человек уставились друг на друга, попялились несколько секунд и расстались. Один нехотя отвалил с подоконника, другой остался в доме. Оконный стук тут же сменился осторожным дверным.
— Наташа, — обрадовался Страхов, — я давно не сплю, заходите! — Павел Алексеевич не любил рефлексировать. Если б не эта царапина, никогда не запетлял бы зайцем по прошлому. О том, что с самоанализом он вчера засыпал, а сегодня проснулся, прагматик почему-то забыл.
— Доброе утро! Как спалось?
— Отлично!
— Молодец, — похвалила гостя хозяйка, — выглядите вполне прилично. — Она была свежей, чистой, как снег, с которого только что слетел голубь.
— А мне в окно голубь стучал, — похвастался Страхов. — К чему это?
— К доброй вести.
— Для меня лучшая весть — ваше появление, Наташенька. Вы, как солнце, освещаете собой все вокруг. Даже ярче, чем солнце!
— Когда мужчина начинает отпускать комплименты, значит, он оживает.
— Наташ, откройте окошко, а? Настежь!
— Нет. Сейчас мы будем приводить вас в порядок.
— Мне кажется, я еще не успел обрасти, — провел он пальцами по подбородку.
— Зато успели зарасти грязью. Сейчас вымою вас, потом проветрю комнату и накормлю завтраком.
— Не надо меня мыть, — запаниковал Павел Алексеевич. — Я не грязный. И между прочим, давно не ребенок.
— Это заметно. Но взрослый тоже должен быть чистым. Завтра приедет Петр. Если ему не понравится ваш внешний вид, он мне голову оторвет. — Она направилась к двери и бросила с улыбкой через плечо: — А безголовой быть неприлично, верно? — за эту улыбку любой согласился бы даже на плаху.
Вернулась Наталья с неизменным чайником, махровым полотенцем и низким ведерком, в котором болтались мыло с губкой. Придвинула табуретку, водрузила шайку, налила из чайника воду.
— А теперь закройте глаза, расслабьтесь, — и улыбнулась. — Я же говорила, что умею многое.
…По телу скользила не губка — ангел водил крылом. Кровать золотили пятна от солнца, кожу гладило мыло, чуткие пальцы осторожно массировали плечи и спину, пьянил дурман из мяты на молоке — так происходит знакомство с раем. Ни о чем не думалось, ничто не заботило, ничего не хотелось. Разве только — продлить это блаженство.
— Вот и все. — Она взбила подушку, вернула на трон из пера и пуха. В солнечном столбе закружились пылинки.
— А убрали-то неважно, хозяюшка, — обнаглел Страхов. — Вон сколько пылищи летает.
— Летать — не ползать, — хозяйка натянула гостю на нос одеяло и распахнула окно. — Не замерзнете?
— Не-а!
Через десять минут довольный Страхов наворачивал овсянку, искоса поглядывая на аппетитную горку горячих, блестящих от масла блинов.
— Не торопитесь так, Павел Алексеевич. Никто не отнимет.
— Кто знает? — промычал с набитым ртом Страхов, отпил чаю и потянулся за следующим блином. — Когда-то давно я общался с одной казачкой, бабой Шурой звали. Мудрая была старушка, доложу вам. Так она любила повторять, что хороший работник — это хороший едок. А я, между прочим, работник отличный, меня даже не раз грамотами награждали как победителя соцсоревнований. Я ими в свое время летний туалет обклеил на даче, получилось очень даже неплохо.
— Павел Алексеевич, за вами жена приедет?
— Сестра. А может, водителя вызову. Но сначала позвоню Светланке. Она, наверное, там с ума сходит. Никто ж не знает, где я, — просвещал он, уплетая блинчики.
— Она младше вас?
— Старше.
— Намного?
— О, да! На целых две минуты.
— Так вы двойняшки?
— Так точно, и это, доложу вам, нас устраивает вполне.
— Я знаю. У меня ведь тоже два брата. Без них мне бы не выжить.
Павел Алексеевич дожевал последний блин, выскреб ложкой розетку с вареньем, допил чай и, довольно отдуваясь, откинулся на подушки.