— А теперь думайте, что хотите, — закончил свой рассказ Страхов. — Только очень прошу вас, Наташа, прикоснитесь еще раз к чужой вещи. Выбросьте на помойку, утопите, сожгите, но уничтожьте этот чертов «Макаров»!
— Хорошо. Если вы не передумаете, я найду способ, как от него избавиться. А сейчас постарайтесь заснуть. Завтра мы должны доказать доктору, что оправдали его доверие и не зря он оставил вас дома, а не поволок в больницу, хорошо? — В ответ он молча улыбнулся: еще как не зря!
…Петр приехал ровно в девять. Павел Алексеевич запивал омлет чаем, когда в дверном проеме вырос здоровенный детина под два метра ростом с парой костылей под рукой. Короткая стрижка, очки, чеховская бородка, коричневый, ручной вязки свитер, джинсы и бьющая через край энергия. Наверное, рядом с таким врачом больной уверен, что победит любую болезнь.
— Доброе утро! Как жизнь?
— Здравствуйте, — улыбнулся Страхов, невольно подпадая под обаяние этого энергичного, жизнерадостного симпатяги, похожего скорее на успешного бизнесмена, чем на сельского лекаря. В Натальином брате совсем не было показной озабоченности и фальшивого интереса, что обычно отличает почти всех эскулапов. К сожалению, с этой братией в белых халатах Павел Алексеевич успел познакомиться: лет пять назад ему удалили аппендикс. На деньги, оставленные во врачебных карманах, можно неделю отдыхать на Майорке. — Жизнь, доктор, как всегда, бьет ключом, но пока почему-то по моей голове.
— Ну-ну, — Петр приставил к стене костыли, уселся рядом на табуретку, — зачем же так мрачно? Голова у вас, вижу, целая, цвет лица отличный, зрачки не расширены, белки, — оттянул страховское веко вниз, — белые, — за спиной кашлянула сестра. — Наташа, выйди, пожалуйста. Павел Алексеевич не ребенок, сам в силах рассказать про свои дела. Но я и без рассказов вижу, что отлично. Правда, Павел Алексеевич?
— Правда. Только напрасно вы, доктор, Наташу выгнали. Если бы не она, вряд ли мои дела казались бы такими отличными.
Человек-рентген осторожно прощупывал ребра «адвоката», пропустив мимо ушей робкую реплику.
— Ну что ж, думаю, вы вполне транспортабельны, — сверля глазами гипс, простучал обе ноги, задумался, сосредоточился взглядом на лодыжках, утвердительно кивнул, словно решил для себя что-то важное, и крикнул: — Наталья! — Дверь отворилась. — Принеси-ка нам таз с теплой водой, мою сумку и чистое полотенце.
— Что вы собираетесь делать, доктор? — заволновался Страхов.
— Будем освобождать вас от этого панциря.
— Послушайте, — не воспринял шутку Павел Алексеевич, — но ведь прошло всего пять дней, даже меньше. Разве можно так рано снимать? У моего приятеля был в детстве перелом, так он почти месяц с гипсом на костылях ходил.
— Когда это случилось?
— Ну, — промямлил загипсованный, — лет сорок назад, не помню.
— Помилуйте, батенька, да ведь это же было при царе Горохе! С тех пор медицина, знаете, как рванула вперед? Появились новые методы лечения, новые препараты, мы на многое стали смотреть иначе. Менталитет врачебный изменился, понимаете? Впрочем, если не доверяете сельским врачам, вы вправе обратиться к городским. В Москве много отличных травматологов, Бог в помощь, как говорится. Сейчас напишу вам заключение и — милости просим, консультируйтесь с другими, а я умываю руки. Без доверия врачу больного не вылечить. — В комнату вошла Наташа со знакомой шайкой в руках, обвешанная сумкой и полотенцем. — Спасибо, Натуля, не надо. Павел Алексеевич продолжит лечение у себя.
Страхов вспомнил холодные глаза, загребущие руки, вечную нехватку времени, страх перед белым халатом и мысленно содрогнулся:
— Не уходите, Наташенька! Ваш брат пошутил. Извините, доктор. Вы же знаете, у нас все разбираются в медицине лучше самих медиков. Чем же я-то хуже других?
— Тем, что сломаны ваши ноги, а не чужие, — проворчал Петр и протянул мобильник: — Будете звонить? Я бы сам вас отвез, но мне через пару часов позарез надо быть в больнице.
— Спасибо большое!
Светлана ответила сразу, как будто ждала звонка.
— Господи, Пашенька, куда ты пропал?! Мы уже обыскались, даже в морги звонили! Нигде, слава Богу, нет. То есть не то слава Богу, что нет нигде, а что жив. Где ты? На работе говорят: болеет. Дома тебя уже седьмой день как нет. Что случилось, Паш? Все-таки чуяло мое сердце: что-то с тобой неладно. А я, идиотка, проявила благородство, думаю, зачем лезть в душу, захочет — поделится сам. Ну не дура?