Варвары бежали по полю, бросая оружие. Весь левый фланг персов рухнул. Мы нацелились на преследование, но тут резко завопили трубы.
— Стоять! Стоять!
Останавливаться не хотелось. Это как рефлекс хищника: если от тебя убегают, значит, надо догонять. И порвать. Однако войско сильно своей дисциплиной. Некоторые, в том числе и я, в запале боя забыли об этом. Ксенофонт схватил меня за руку.
— Андроник, твой отец будет недоволен, если ты ослушаешься его приказа.
Мне хотелось бежать, рубить, упиваться кровью.
— Плевать! Где он вообще? — отмахнулся я.
Вдоль фаланги шёл Клеарх, остужая самых ретивых и возвращая их в строй. Ксенофонт указал на него пальцем.
— Вон он.
Я опешил. Мой отец Клеарх? Твою мать… Вот почему меня узнают и приветствуют. А я-то думал… Я-то думал: великий воин и прочая хрень. А на самом деле мажористый мальчик с завышенным самомнением.
Поравнявшись с нами, Клеарх ткнул в Ксенофонта пальцем. В мою сторону он даже не посмотрел.
— Стоим, ждём, с места не двигаемся.
— Чего ждать-то? — буркнул я. — Гнать персов надо, пока не очухались.
К сожалению, я не очень хорошо помню, что там Ксенофонт написал в своём «Анабасисе», только в общих чертах, и одна из черт утверждала, что наёмники в битве победили. Однако Кир погиб, и, по сути, победа обернулась пустышкой, ибо в результате греки были вынуждены отступить. Мне никогда не нравилась эта позиция. Что значит отступить? Надо сражаться, идти вперёд. В военном деле персы всегда проигрывали грекам. Не помогало ни численное превосходство, ни колесницы — всё ломалось о стальную фалангу. Поэтому надо идти дальше, на Вавилон, брать власть в свои руки и создавать эллинистическое государство. Может быть, именно для этого я сюда и попал? До прихода Александра Македонского ещё целых семьдесят лет. Успеем воздвигнуть такую державу, которая простоит века. Тысячелетия! Станем гегемоном, будем накладывать на всех санкции. Э-эх…
Меня так понесло в мыслях, что я начал пританцовывать. Надо рвать персов до конца. Нельзя стоять на месте и ждать.
Я подался вперёд.
— Отец…
Клеарх побледнел.
— Не смей… — зашипел он и с силой ткнул меня пальцем в грудь. — Слышишь? Не смей так меня называть… Сын рабыни!
И пошёл дальше.
Я посмотрел на Ксенофонта.
— Чё-то я не очень понял… А что случилось?
Ксенофонт дождался, когда Клеарх отойдёт подальше, и зашептал:
— Ты совсем выжил из ума, Андроник? Тебе повезло, что Клеарх взял тебя с собой в Персию, и даже назначил лохагом, а ты… Ты всё время его подводишь. Сначала перед эфорами[12], потом перед ареопагом Византия. А после того, как ты увёл у него наложницу… Я бы на твоём месте остерёгся напоминать ему о вашем родстве.
Я вспомнил Николет. Не она ли та наложница, которую упомянул Ксенофонт? Да, тут есть из-за чего обидеться: попа, тити, глаза. И вообще, получается, я никудышный сын и, скорее всего, незаконнорожденный. Байстрюк. Но если я такой плохой, почему он со мной таскается? Выгнал бы — и всех делов.
Мы простояли на месте часа два, изнемогая от жары в своих доспехах. Слава богу, река была рядом, и рабы регулярно подносили воду. На вкус она была противная и слишком тёплая, но уж пусть такая, чем одно только солнце. К исходу второго часа загудели трубы. Вдоль строя пробежал вестовой, выкрикивая возле каждого лоха приказ Клеарха:
— Царь захватил наш лагерь, много убитых! Разворачивайтесь! Будьте готовы к наступлению!
Наконец-то, хоть какая-то подвижка.
Фаланга развернулась на девяносто градусов. Перестроение прошло настолько чётко, что ни один ряд не разорвался и не отошёл от своего лоха. Левый фланг сделал поворот внутрь, а центр и правый фланг выдвинулись вперёд, довершая разворот. Теперь Евфрат протекал у нас за спиной, слева в небо поднимались четыре чётких конуса дыма — персы грабили греческий обоз. Прямо сосредотачивалась скифская конница. В атаку скифы не шли, лишь изредка бросали в нашу сторону стрелы, и приходилось приглядывать за ними и прикрываться щитами.
Я смотрел на дымы. Как там Николет, что с ней? Я видел её всего один раз, но она уже запала мне в душу. Да и Сократ, это суетливый старикан, тоже не казался чужим. Возможно, это были отголоски чувств Андроника. Если мне частично передалась его моторика, то и чувства должны были перейти по наследству, но всё равно я ощущал почти родственное беспокойство за свою собственность.