Ужинать — нам захотелось ужинать; и вот мы уже ехали в ресторан (без англичанина).
В ресторане было очень светло.
— Они на меня глазеют!
В ресторане было светло и шумно — множество людей за множеством столов.
— Они на меня глазеют.
Мы оказались в заполненном людьми углу.
Я уселся.
Шлеп!
— Эти чертовы дравиды глазеют на меня.
Мужчина за соседним столиком оказался на полу. Он лежал на спине, а голова его оказалась на сиденье пустого стула. Его глаза были полны ужаса, а руки сцеплены в жесте приветствия и мольбы.
— Сардарджи![77] — воскликнул он, все еще лежа на полу.
— Глазеешь тут на меня. Дрянь южно-индийская!
— Сардарджи! Мой друг сказал: «Гляди, сардарджи». И я оглянулся посмотреть. Я не южный индиец. Я пенджабец. Как и вы.
— Дрянь.
Я всегда боялся, что произойдет нечто подобное. Именно это уловило мое чутье, как только я увидел его тогда в поезде: некоторые люди излучают угрозу насилия, и они опасны для тех, кто боится насилия. Мы познакомились — и неизбежно произошла переоценка. Однако за всей ошибочностью и неловкостью наших отношений всегда скрывалась моя изначальная тревога. И этот момент, когда меня охватил страх и отвращение к себе, стал ее логичным продолжением. В то же время, этого момента я давно уже ждал. Я покинул ресторан и попросил рикшу отвезти меня в гостиницу. Весь город, все его улицы, где сейчас воцарилась тишина, были с самого начала окрашены для меня общением с сикхом; я оценивал его — будь то с презрением или вымученной любовью — в соответствии с понятиями его специфического расизма. И теперь мысль об этом вызывала во мне такую же тошноту, как и насилие, свидетелем которого я только что стал.
Я велел рикше развернуться и поехать обратно к ресторану. Сикха уже след простыл. Зато тот пенджабец — с бешеными от унижения и злости глазами — сидел возле кассового прилавка в группе людей, по-видимому, знавших его.
— Я убью твоего приятеля, — прокричал он мне. — Я завтра же убью этого сикха.
— Никого вы не убьете.
— Я убью его. И тебя тоже убью.
Я вернулся в гостиницу. Зазвонил телефон.
— Привет, паршивец.
— Привет.
— Значит, ты меня бросил, когда я попал в небольшую передрягу. И ты еще называешь себя другом! Знаешь, что я о тебе думаю? Ты — грязная южно-индийская свинья. Не засыпай. Я сейчас поднимусь и вдарю тебе как следует.
Он, наверное, находился неподалеку, потому что появился уже через несколько минут: дважды постучал в дверь, преувеличенно поклонился и театральной походкой вошел в комнату. Мы оба уже заметно протрезвели, но наш разговор пьяно и фальшиво качался туда-сюда — от примирения до взаимных обвинений. В любой момент мы могли или снова сделаться друзьями, или решить больше не видеться; снова и снова, когда мы уже кренились в сторону одной из этих возможностей, один из нас делал исправительный нажим в обратном направлении… Мы все еще испытывали интерес друг к другу. Мы пили кофе; наш разговор продолжал качаться туда-сюда еще более фальшиво; и в конце концов даже остатки интереса утонили в словах.
— Мы же собирались поехать на охоту, — сказал сикх напоследок, уходя. — А я с тобой связывал такие планы.
Это была по-голливудски хорошая прощальная фраза. Возможно, он ее заранее продумал. Трудно сказать. В Индии английский язык способен вводить в заблуждение. Меня одолевала усталость: несмотря на кофе и лицемерные разговоры, разрыв оказался бурным. Он принес облегчение и сожаление. Мне выказали столько доброжелательности, столько великодушия, — а я так неверно все истолковал!
Утром мой ужас не знал границ. Я видел фотографии пенджабских погромов 1947 года, фотографии большой калькуттской резни; я слышал про поезда — эти индийские поезда! — перевозившие трупы через границу; я видел погребальные насыпи вблизи пенджабских дорог.[78] Но никогда раньше я не думал об Индии как о стране насилия.
77
Сардар — почтительное обращение к сикху, особенно незнакомому; — джи — суффикс, выражающий уважение.
78
Имеются в виду кровавые столкновения между индусами и мусульманами: в августе 1946 года в Калькутте (Бенгалия) погибло пять тысяч человек. В 1947 году в Восточном Пенджабе сикхи и мусульмане нападали на индусов, а в Западном мусульмане — на сикхов и индусов; после объявления раздела Пенджаба около 5 миллионов беженцев пересекли в обе стороны новую пакистанско-индийскую границу.