— И люди смеялись? — спрашивает Фицджеймс.
— О, они снова так и покатились со смеху — Парри со своей деревяшкой напрочь лишился зрительского внимания, когда появился старый Генри, а за ним я, несущий шелковый шлейф. Почему бы им не посмеяться? Всем этим трубочистам, галантерейщицам, старьевщикам, носатым евреям, каменщикам, шотландским воинам, турецким танцовщицам и лондонским торговкам спичками? Эй! Это же молодой Крозье, еще даже не лейтенант, а гардемарин-переросток, который думает, что когда-нибудь станет адмиралом, забыв о том, что он всего-навсего очередной черномазый ирландец.
С минуту Фицджеймс молчит. Крозье слышит храп и попердывания, доносящиеся из скрипучих подвесных коек в темной носовой части корабля. Где-то на палубе над ними часовой топает ногами, чтобы согреться. Крозье жалеет, что закончил свою историю таким образом, — он ни с кем так не разговаривает, когда трезв, — но он хочет также, чтобы Фицджеймс снова достал из шкафчика бутылку бренди. Или виски.
– Когда «Фьюри» и «Хекла» вырвались из ледового плена? — спрашивает Фицджеймс.
– Двадцатого июля следующего года, — говорит Крозье. — Но все остальное вам, вероятно, известно.
— Я знаю, что вы потеряли «Фьюри».
— Так точно, — говорит Крозье. — Через пять дней после того, как лед вскрылся, — все пять дней мы еле ползли вдоль берега острова Сомерсет, стараясь держаться подальше от пака, стараясь не попадать под чертовы глыбы известняка, вечно срывающиеся со скал, — очередной шторм выбрасывает «Фьюри» на каменистую отмель. Нам пришлось здорово попотеть и загнать в лед уйму якорей, пока мы стаскивали его оттуда, но потом оба корабля затирает льдами, и один проклятый айсберг, размером почти с этого стервеца, что стоит между «Эребусом» и «Террором», притирает «Фьюри» к берегу, выламывает у него руль, пробивает корпус, корежит металлическую обшивку, и команда день и ночь посменно работала на четырех насосах, пытаясь хотя бы удержать корабль на плаву.
– И какое-то время вам это удавалось, — подсказывает Фицджеймс.
– Две недели. Мы даже пытались пришвартовать «Фьюри» к айсбергу, но чертов конец лопнул. Потом Хоппнер пытался приподнять корабль, чтобы добраться до киля, — то же самое хотел сделать сэр Джон с вашим «Эребусом», — но снежная буря положила конец этим попыткам, и возникла опасность, что под напором льдов оба корабля вынесет на подветренный берег мыса. Наконец матросы стали просто падать прямо у помп — обезумевшие от усталости, они уже не понимали наших приказов, — и двадцать первого августа Парри приказал всем перейти на борт «Хеклы» и отвести корабль прочь, чтобы он не сел на мель, а бедный «Фьюри» вытолкнуло на берег несколькими айсбергами, которые крепко зажали его там, преграждая путь назад. У нас не было шансов вытащить «Фьюри» на буксире. Мы видели, как корабль раздавило льдами, точно скорлупку. Мы с великим трудом вывели оттуда «Хеклу» — только благодаря тому, что все до единого люди день и ночь стояли у насосов и плотник работал круглые сутки, укрепляя и латая обшивку.
– Таким образом, мы и близко не подошли к Проходу — даже не открыли никакой новой земли, собственно говоря, — и потеряли корабль. Хоппнера судили морским судом, а Парри считал подсудимым и себя тоже, поскольку Хоппнер все время находился у него в подчинении.
– Всех оправдали, — говорит Фицджеймс. — Даже похвалили, насколько я помню.
– Похвалили, но не повысили в звании, — говорит Крозье.
– Но вы все выжили.
– Да.
– Я хочу выжить в этой экспедиции, Френсис, — говорит Фицджеймс тихим, но твердым голосом.
Крозье кивает.
— Нам следовало поступить так, как в свое время поступил Парри: перебраться с «Эребуса» на борт «Террора» год назад и двинуться на восток в обход Кинг-Уильяма, — говорит Фицджеймс.
Теперь настает очередь Крозье удивленно вскинуть брови. Не потому, что Фицджеймс признает Кинг-Уильям островом, — санные отряды, ходившие на разведку позже летом, внесли окончательную ясность в данный вопрос, — а потому, что он признает: им следовало двинуться туда в прошлом мае, бросив корабль сэра Джона. Крозье знает, что для капитана любого флота — но особенно военно-морского флота Великобритании — нет ничего страшнее, чем покинуть свой корабль. И хотя «Эребус» находился под общим командованием сэра Джона Франклина, настоящим капитаном всегда оставался командор Джеймс Фицджеймс.
— Теперь уже слишком поздно.
Крозье чувствует боль. Несколько переборок здесь наружные, а в потолке имеются три патентованных престонских иллюминатора, так что в кают-компании холодно — ясно виден пар от дыхания, — но все же на шестьдесят или семьдесят градусов[7] теплее, чем было на льду, и постепенно отогревающиеся ноги Крозье, особенно пальцы ног, болезненно покалывает, словно сотнями зазубренных булавок и докрасна раскаленных иголок.
– Да, — соглашается Фицджеймс, — но вы поступили умно, отправив снаряжение и провиант на Кинг-Уильям в августе.
– Это немалая часть того, что еще потребуется перевезти туда, коли нам придется расположиться там лагерем, — резко говорит Крозье.
Он распорядился перевезти с кораблей и схоронить на берегу около двух тонн одежды, палаток, средств жизнеобеспечения и консервированных продуктов на случай, если вдруг возникнет необходимость спешно покинуть корабли зимой, но транспортировка грузов происходила до смешного медленно и в чрезвычайно опасных условиях. За несколько недель утомительных санных переходов на берег было доставлено всего лишь около тонны запасов — палатки, верхняя одежда, инструменты и консервированные продукты на несколько недель. И больше ничего.
– Это существо не позволило бы нам остаться там, — тихо добавляет он. — Мы все могли бы перебраться в палатки в сентябре — как вы помните, я распорядился расчистить площадку для двух дюжин больших палаток, — но на кораблях будет безопаснее, чем в лагере.
– Да, — говорит Фицджеймс.
– Если корабли выстоят до конца зимы.
– Да, — говорит Фицджеймс. — Вы слышали, Френсис, что некоторые матросы — на обоих кораблях — называют этого зверя Террором?
– Нет!
Крозье оскорблен. Он не желает, чтобы название его корабля использовали в таких гнусных целях, даже если люди шутят. Но он смотрит в зеленовато-карие глаза командера Джеймса Фицджеймса и понимает, что капитан совершенно серьезен, а значит, по всей видимости, и люди тоже.
– Террор, — медленно произносит Крозье и чувствует вкус желчи во рту.
– Они думают, что это не животное, — говорит Фицджеймс. — Они считают, что хитрость и коварство этого существа противоестественны… сверхъестественны… что там на льду, в темноте — демон.
Крозье чуть не сплевывает от отвращения.
– Демон, — презрительно повторяет он. — Это те самые моряки, которые верят в призраков, эльфов, ион, русалок и морских чудовищ.
– Я видел однажды, как вы скребли ногтями по мачте, чтобы вызвать ветер, — с улыбкой замечает Фицджеймс.
Крозье не отвечает.
— Вы прожили на свете достаточно долго и достаточно много путешествовали, чтобы не раз видеть вещи, о существовании которых никто прежде не знал, — добавляет Фицджеймс, явно пытаясь разрядить обстановку.
– Так точно. — Крозье испускает резкий лающий смешок. — Пингвины! Хотелось бы, чтобы они были здесь самыми крупными животными, какими, похоже, являются на Южном полюсе.
– В южной Арктике нет белых медведей?
– Во всяком случае, мы ни одного не видели. Как не видел ни один китобой или исследователь за семьдесят лет плаваний вдоль берегов того белого, изобилующего вулканами, одетого льдом материка.
– И вы с Джеймсом Россом были первыми, кто увидел этот континент. И вулканы.
– Да, верно. И сэру Джеймсу это принесло большую пользу. Он женат, произведен в рыцари, счастлив, вышел в отставку. А я… я… здесь.
Фицджеймс прочищает горло, словно желая переменить тему разговора.
— Знаете, Френсис… до этого путешествия я искренне верил в существование Открытого Полярного моря. Я нисколько не сомневался, что парламент поступил правильно, прислушавшись к мнению так называемых полярных экспертов — последней зимой перед нашим отплытием, помните? В «Таймс» много всего писалось о термобарическом барьере, о Гольфстриме, проходящем под льдами и нагревающем Открытое Полярное море, и неизвестном материке, находящемся там, — в парламенте даже предлагались к рассмотрению и принимались законы об отправке сюда заключенных Саутгейта и других тюрем с целью добывать уголь, которого на северном полярном континенте, всего в нескольких сотнях миль отсюда, должно быть полным-полно.
На сей раз Крозье смеется от души.
— Ну да, добывать уголь для обогрева гостиниц и обеспечения топливом паровых судов, которые будут регулярно курсировать через северное полярное море к шестидесятым годам, самое позднее. О боже, хотелось бы мне быть одним из заключенных Саутгейтской тюрьмы. У них камеры, согласно требованиям закона и элементарной гуманности, в два раза больше наших кают, Джеймс, и будущее сулило бы нам жизнь в тепле и безопасности, доведись нам сидеть спокойно в таких роскошных условиях и ждать известий об открытии и колонизации этого северного полярного континента. Теперь смеются оба мужчины.