Он вкратце рассказывает Фицджеймсу о нападении, произошедшем накануне вечером, о смертельном ранении рядового Хизера и об исчезновении Уильяма Стронга и молодого Тома Эванса.
— Трое за один день, — говорит Фицджеймс. Он наливает еще бренди в оба стакана.
— Да. Какого содержания сообщение вы мне посылали? Фицджеймс объясняет, что весь день среди нагромождений ледяных валунов, сразу за границей света от фонарей, бродил какой-то крупный зверь. Люди то и дело стреляли, но вышедшие на лед отряды не нашли ни пятен крови, ни каких-либо других следов.
— Так что, Френсис, приношу свои извинения за стрельбу, открытую по вам этим идиотом Бобби Джонсом. Нервы у людей напряжены до предела.
— Но не настолько же, надеюсь, чтобы воображать, будто таинственный зверь во льдах научился обращаться к ним по-английски, — сардонически замечает Крозье. Он отпивает еще глоток бренди.
— Нет, нет. Разумеется, не настолько. Это был идиотизм чистой воды. Джонс будет лишен рома на две недели. Я еще раз прошу прощения.
Крозье вздыхает.
— А вот этого не надо. Спустите с малого шкуру, коли хотите, но не лишайте его рома. Атмосфера на вашем корабле и без того достаточно мрачная. Со мной была леди Безмолвная в своей чертовой мохнатой парке. Вероятно, ее-то Джонс и заметил. Я получил бы поделом, если бы он отстрелил мне башку.
— Безмолвная была с вами? — Фицджеймс вопросительно вскидывает брови.
— Я не знаю, какого черта она делала на льду, — хрипло говорит Крозье. У него страшно саднит горло, за день застуженное на морозе и надорванное криками. — Я сам чуть не выстрелил в нее в четверти мили от вашего корабля, когда она подкралась ко мне сзади. Молодой Ирвинг сейчас, наверное, переворачивает все на «Терроре» вверх дном. Я допустил огромную ошибку, когда поручил парню приглядывать за этой эскимосской сукой.
— Люди считают, что она приносит несчастье.
Голос Фицджеймса звучит очень, очень тихо. В битком набитой жилой палубе звуки легко проникают через переборки.
— Почему бы им, собственно, не считать так? — Теперь Крозье чувствует действие бренди. Вчера вечером он не выпил ни капли. Алкоголь благотворно действует на желудок и утомленный мозг. — Женщина появляется в день, когда начинается этот кошмар, со своим отцом или братом-колдуном. Язык у нее вырван по самый корень. Почему бы людям не считать, что она и является причиной всех бед, черт возьми?
— Но вы более пяти месяцев держите ее на борту «Террора», — говорит Фицджеймс.
В голосе молодого капитана не слышится упрека, только любопытство.
Крозье пожимает плечами.
— Я не верю в ведьм. Да и во всяких ион тоже, коли на то пошло. Но я действительно верю, что, если мы выставим женщину на лед, зверь сожрет ее, как пожирает сейчас Эванса и Стронга. А возможно, и вашего рядового Рида. Кстати, не тот ли это Билли Рид, рыжий морской пехотинец, который очень любил поговорить о том писателе… Диккенсе?
— Он самый, Уильям Рид, — говорит Фицджеймс. — Он показывал отличные результаты, когда люди устраивали состязание по бегу на острове Диско два года назад. Я подумал, что один человек, да такой проворный… — Он осекается и закусывает губу. — Мне следовало подождать до утра.
— Зачем? — спрашивает Крозье. — Утром стоит такая же темень. Да и в полдень не многим светлее, собственно говоря. Отныне никакой разницы между днем и ночью нет — и не будет в ближайшие четыре месяца. И не похоже, чтобы чертов зверь охотился только по ночам… или только в темноте, коли на то пошло. Может, ваш Рид еще объявится. Наши посыльные и прежде не раз терялись во льдах и приходили через пять-шесть часов, дрожа от холода и ругаясь последними словами.
— Возможно. — В голосе Фицджеймса слышится сомнение. — Утром я вышлю поисковые отряды.
— Именно этого и ждет от нас зверь. — Голос Крозье звучит очень устало.
— Возможно, — снова говорит Фицджеймс, — но вы только что сказали, что ваши люди вчера вечером и весь день сегодня искали во льдах Стронга и Эванса.
— Если бы я не взял Эванса с собой, когда искал Стронга, мальчик был бы сейчас жив.
— Томас Эванс, — говорит Фицджеймс. — Я его помню. Такой рослый парень. И в общем-то, уже не мальчик, верно, Френсис? На вид ему… сколько? Двадцать два — двадцать три года?
— В мае Томми стукнуло двадцать, — говорит Крозье. — Первый свой день рожденья на борту он отметил на следующий день после нашего отплытия. У людей было отличное настроение, и они обрили малому голову по случаю его восемнадцатилетия. Похоже, он ничего не имел против. Все давние знакомые Томми говорят, что он всегда был рослым не по годам. Он служил на военном корабле «Линкс», а до этого на купце Ост-Индской компании.