Мужчина, почувствовав спиной пытливый взгляд журналистки, обернулся. Молодой энергичной походкой пересек кабинет, остановился напротив Элизабет. Донован, как показалось, вздохнул с облегчением:
– Знакомьтесь… Это Элизабет Колхауэр, лучшее перо Западного побережья, краса и гордость нашего издания…
– Эндрю Сатер, – представился визитер. – Эксперт по вопросам безопасности.
Возможно, с ее стороны это было не слишком учтиво, но она уставилась на этого мужчину так, как будто он в ее жизни значил гораздо больше, чем это могло быть на самом деле. Вначале ей показалось, что Сатер, одетый в превосходно сидящий на нем костюм классического кроя, едва ли старше ее по возрасту. Но когда их взгляды встретились, когда она посмотрела прямо в его мужественное лицо, она вдруг поняла, что Сатер заметно старше ее, лет на шесть-семь, а то и на все десять. И хотя он был наделен весьма привлекательной внешностью, а в его облике было нечто, что указывало на его довольно высокое происхождение, он все же не стремился носить маску «крутого парня» и не бронзовел на глазах у красивой журналистки лицом, как это было присуще тому же Чаку Уитмору.
У него были глаза цвета ультрамарина и обаятельная улыбка, которая, впрочем, в данную минуту была обозначена едва заметно, таясь где-то в уголках красиво очерченного рта.
– Рад с вами познакомиться, миссис Колхауэр. В жизни вы оказались даже красивее, чем на фотографиях в журнале «Пэрсонэлити» или на экранах телевизоров…
Его пальцы, как почудилось Элизабет, как-то по-особенному пожали ее ладонь. С ней в этот момент творилось какое-то наваждение. Ей казалось, что этот человек, который смотрит на нее одновременно и с серьезной внимательностью, и с дружеской приязнью – ее давнишний знакомый. Вот сейчас, кажется, он рассмеется в голос: «Что это с тобой, Лиз?! Никак ты забыла своего старого доброго приятеля Эндрю Сатера…» В ответ на что она, хлопнув себя ладошкой по лбу, воскликнет: «Дружище Эндрю!! Как же, как же… Это ведь с тобой мы покуривали „травку“ в студенческом кампусе в Беркли!»
После чего они радостно заключат друг дружку в объятия, не смущаясь присутствием Майкла Донована, этого чопорного джентльмена, являющегося главным редактором одного из самых влиятельных в стране печатных изданий…
Но нет, ничего подобного не случилось. Потому что никаких сведений о личности Сатера в ее памяти не содержалось. Она не знала о нем ровным счетом ничего. И то, что он представился «экспертом по вопросам безопасности», ей тоже пока ни о чем не говорило.
– Элизабет, как насчет стаканчика сухого мартини? – поинтересовался Донован, который чувствовал себя несколько скованно. – А вам, Эндрю, что налить?
– То же, что и себе, Майкл.
Журналистка и «эксперт», подчиняясь радушному жесту хозяина, опустились в глубокие кожаные кресла, расставленные вокруг инкрустированного малахитом журнального столика, а сам Донован, тактично оставив их наедине, откочевал в сторону бара, где стал неторопливо смешивать напитки.
– Миссис Колхауэр, я представляю здесь полуправительственную организацию, занимающуюся обеспечением безопасности сферы высоких технологий.
Элизабет сидела в довольно напряженной позе, плотно сведя круглые загорелые коленки, облитые тончайшей эластичной тканью колготок. Она слышала Сатера так, как будто ее уши были заложены ватой. С ее мозгами продолжали происходить какие-то чудные вещи. Это было нечто подобное тому, что она испытала этим утром, когда вколола себе в вену снадобье, полученное от коллеги Ховарда, теперь уже покойного Гарри Ховарда, одного из лучших в стране экспертов по «драгз». Хотя и не в такой экстремальной форме, в противном случае она не смогла бы сейчас себя контролировать.
– Ваш материал снят из номера по соображениям безопасности, – сказал Сатер. – В том числе и вашей личной безопасности, миссис Колхауэр. Можно было, конечно, убрать два или три абзаца из статьи, а остальное дать в номер. Но это будет выглядеть как цензура, верно? У нас ведь в стране свобода слова, делать такие вещи просто непозволительно.
Он усмехнулся краешком губ, сделал небольшую паузу и лишь затем закончил свою мысль:
– Именно поэтому по настоятельной просьбе одной из правительственных организаций ваш материал убран из сегодняшнего номера газеты – целиком и полностью.
– Я просто не верю своим ушам, – сухо произнесла Колхауэр. – Вы говорите такие странные вещи… И где, в каком месте?!
Она скосила взгляд на Донована. Босс продолжал задумчиво инспектировать содержимое своего бара. Если Майкла выгонят с его нынешней работы, то на должность бармена его точно не возьмут: уж слишком он нерасторопен.
– Я ведь не сказал, что случившееся – это моя инициатива, – спокойным тоном сказал Сатер. – Ни я, ни мое агентство не имеем к такого рода запретам никакого отношения. Но если рассматривать данный конкретный случай… То, что сняли ваш сенсационный материал, я считаю в принципе правильным.
Колхауэр хотела язвительно поинтересоваться, кто именно пытается наезжать лично на нее и на ее любимую газету. Она хотела спросить, что это за «агентство», о котором он только что упомянул, а также попросить этого деятеля представиться по полной форме. Но ничего этого она не сделала, потому что с самой Элизабет продолжали твориться малопонятные вещи.
Все выглядело таким образом, как будто некто взял в руки губку и протер ею дочерна закопченное стекло; именно эта непроницаемая взору перегородка, как выяснилось, закрывала от нее память о событиях, которые происходили с ней самой и вокруг нее с пятого по восьмое сентября этого года. Не мешало бы хорошенько смочить губку в моющем растворе да как следует отмыть стеклянную перегородку от толстого слоя копоти и сажи… Но уже одного того, что она обнаружила через образовавшиеся просветы в своих утерянных, казалось бы, навсегда воспоминаниях о трех бурных сентябрьских днях, оказалось вполне достаточно, чтобы она почувствовала себя не в своей тарелке – и это еще мягко сказано.
– Миссис Колхауэр, вы предпринимаете весьма острые журналистские расследования, – долетело до нее откуда-то издалека. – В данном конкретном случае вы перешли черту, за которой может таиться для вас серьезнейшая опасность. Прошу понять меня правильно. Это не угроза, а предупреждение, которое исходит от дружественно настроенных по отношению к вам людей.
Почти все силы Колхауэр тратила на то, чтобы не выдать своего внутреннего состояния. Она видела сейчас перед собой не Сатера, а другого человека, местного иерарха Новой церкви, в черном, с металлическим отблеском плаще, с надвинутым на голову балахоном и золотой маской, скрывающей лицо. Она видела помещение, погруженное в красноватый полусумрак, дюжину полуодетых мужчин и женщин, и среди них себя, а также своего университетского дружка, который, если называть вещи своими именами, заманил ее на это зловещее действо…
«Ну все, подруга, – подумала она как-то отвлеченно, как будто все это касалось не ее самой, а некоего третьего лица. – На этот раз ты вляпалась капитальнейшим образом…»
– Есть вещи, против которых очень трудно бывает защититься, – сказал Сатер, глядя ей прямо в глаза. – Невозможно предохраниться от того, что невидимо, неосязаемо, что находится за гранью человеческого понимания… Конечно, не все так страшно, миссис Колхауэр, как может показаться на взгляд простого смертного. Я здесь не для того, чтобы вас пугать. Тем более что уж кого-кого, а вас причислить к разряду «простых смертных» у меня как-то язык даже не поворачивается…
Сатер говорил загадками. За каждым сказанным словом скрывается некий подтекст, который журналистка, как ни силилась, пока не в силах была расшифровать.
Она не в силах была поддерживать дальнейший разговор с этим свалившимся невесть откуда на ее голову Сатером. Он, конечно, видный мужчина, и вещи он говорит весьма интригующие, но ей сейчас не до него. Снадобье, которым она разжилась у Ховарда, оказалось не таким безобидным, как представлялось ранее. После утреннего укола она даже ощутила разочарование, подумав, что «антидот» либо не подействовал на нее, либо он представляет из себя заурядный биопрепарат с нулевым эффектом действия. Но вот сейчас, когда после инъекции минуло достаточное время, ее, что называется, догнало…