Мы здесь воспроизводим почти целиком рассказ Рутенберга о трагическом конце Гапона.
Рутенберг вызвал его приехать в Озерки во вторник 28 марта.
"Гапона я застал в условленном месте... Встретил он меня, подсмеиваясь над моей нерешительностью: хочу, да духу не хватает идти к Рачковскому. Я ответил, что главная причина моих колебаний то, что люди погибнут. Всех повесят.
Гапон возражал и успокаивал меня:
- Можно будет их предупредить, они скроются. Наконец сорганизовать побег...
Он спрашивал, сколько это может стоить, предлагал деньги для этого... и развивал разные планы, как избавить тех, которых он выдал, от виселицы...
Мы подошли к даче... Рабочие находились в верхнем этаже, в боковой маленькой комнате, за дверью с висячим замком. Предполагалось, что я открою эту дверь, чтоб войти вместе с Гапоном, рабочие его обезоружат. Если надо будет - связать его, а потом судить.
Гапон первый поднялся наверх. Войдя в первую большую комнату, сбросил с себя шубу и уселся на диване, стоявшем в противоположном от дверей углу. Открыть дверь и выпустить оттуда людей я не мог. Началась бы стрельба, и я все и всех провалил бы. Я ходил по комнате, думая как быть. А Гапон говорил. И неожиданно для меня заговорил так цинично, каким я его ни разу не слыхал. Он был уверен, что мы одни, что теперь ему следует говорить со мною начистую.
1 Вся эта история кажется очень темной. Рутенберг должен был понимать, что ЦК с.-р. не мог дать своей санкции на казнь Гапона, раз он согласился участвовать в суде. С другой стороны, в своих записках он сам утверждает, что при последнем свидании с ним Азеф торопился куда-то по делу и уходя назначил ему вечером свидание, чтоб подумать, не оставить ли Рачковского и покончить только с Гапоном.
Он был совершенно откровенен. Рабочие все слышали. Мне осталось только поддерживать разговор.
- Надо кончать. И чего ты ломаешься? 25 000 большие деньги.
- Ты ведь говорил мне в Москве, что Рачковский дает сто тысяч.
- Я тебе этого не говорил. Это недоразумение. Они предлагают хорошие деньги. Ты напрасно не решаешься. И это за одно дело, за одно. Но можешь свободно заработать и сто тысяч за четыре дела.
И Гапон повторил, что Рачковский божится, клянется, что дело Леонтьевой обошлось им в 5000 рублей всего.
- Они в очень затруднительном положении. Рачковский говорит, что у с.-р. у них сейчас никого нет. Были да провалились.
- Он назвал кого-нибудь?
- Нет. Сказал только, что два человека очень серьезные совсем было добрались до центра. Да провалились. Товарищи узнали. А им надо - понимаешь. А что, в Москве у вас есть что-нибудь?- спросил он, вспомнив что-то.
- Есть. С Дубасовым.
Он больше не расспрашивал, предоставив, очевидно, дальнейшее Рачковскому.
Я высказал опасение, что Рачковский меня обманет. Все расскажу, а он денег не даст. Гапон уверял, что этого не случится.
- Завтра в 10 часов вечера у Кюба. Ты можешь свободно ему все говорить. Он безусловно порядочный человек (sic!) и не надует. Заплатит даже с благодарностью, как только убедится, что дело серьезное. Ты в этом не сомневайся. Я тебе говорю. На всякий случай можно сразу всех карт не открывать. А если надует, мы его убьем.
Я ему опять сказал, что главное препятствие для меня в том, что люди погибнут.
- Да ты не смущайся. Ведь я тебе рассказывал, что они арестовывают только тогда, когда все созреет, как бутон. Значит, ты сможешь предупредить товарищей. Скажешь, что узнал из верного источника, что неладно и что надо немедленно скрыться. И все. А мы тут ни при чем. Мы скажем Рачковскому, что люди заметили слежку и разбежались.
- Как же они скроются. Рачковский на другой день после нашего свидания приставит к каждому из них по десяти сыщиков. Ведь их всех повесят.
- Как нибудь устроим побег.
- Ну убежит часть. Остальных все-таки повесят.
- Жаль... Ничего не поделаешь. Посылаешь же ты, наконец, Каляева на виселицу...
- Да, ну ладно.
Я заговорил о риске с моей стороны.
- Если X. узнает о моих сношениях с Рачковским, он без разговоров пустит мне пулю в лоб.
- Неужели пустит?
- И глазом не моргнет.
Некоторое время молчание. Гапон ходит в раздумье по комнате.
- Нет, не сможет он этого сделать. А главное-доказательств нет. Не пойман за руку - не вор. Пусть докажут. Документов ведь никаких нет. А обставить дело практически так, чтоб товарищи тебя не заподозрили, об этом позаботится Рачковский. Он человек опытный. В его практике много уж таких случаев было. Те теперь благоденствуют. Почтенные члены общества. И никто ничего не знает...
Я спросил, сколько он получает от Рачковского за это дело. Гапон ответил, что покуда ничего, а сколько получит - не знает.
- Ты богач теперь. У тебя много денег должно быть.
- Почему?
- За книгу получил тысячу фунтов стерлингов. Да 50 000 от Сокова.
- Все израсходовано. (Гапон говорил об этом не охотно.) Рабочим много денег отдал. У меня теперь рублей тысяча всего осталось. Но мне и не надо много... Ты видел, как я скромно живу.
- Куда же ты девал деньги? Ведь отделы ты устраивал на виттевские.
- Петров за границу уезжал. Пришлось на дорогу дать. Другим еще. Есть семьи рабочих, которые я поддерживаю каждый месяц.
Рутенберг спросил его, что он думает о суде, о выдвинутых против него обвинениях в расхищении рабочих денег, которые ему были доверены. Гапон ответил с пренебрежением, что это пустяки.
- Ну, а если бы рабочие, хотя бы твои, узнали про твои сношения с Рачковским?
- Ничего они не узнают. А если бы я узнали, я скажу, что сносился для их же пользы.
- А если бы они узнали все, что я про тебя знаю. Что ты меня назвал Рачковскому членом боевой организации, другими словами, выдал меня; что ты взялся соблазнить меня в провокаторы, что ты взялся узнать через меня и выдать боевую организацию, записал покаянное письмо Дурново?..
- Никто этого не знает и узнать не может.
- А если бы я опубликовал все это?
- Ты, конечно, этого не сделаешь и говорить не стоит. (Подумав немного.) А если бы и сделал, я напечатал бы в газетах, что ты сумасшедший, что я знать ничего не знаю. Ни доказательств, ни свидетелей у тебя нет. И мне, конечно, поверили бы.
Я невольно направился к двери, чтобы показать ему "свидетелей", но сдержался... Говорить мне с ним больше незачем было. Но чтоб выиграть время, сообразить и решить, как быть, я возвращался к прежним вопросам и опасениям. Из его ответов я узнал, что о "нашем деле" знают только Рачковский, Дурново и царь.
Тут произошла следующее. Гапон меня спросил, где уборная. Я спустился с ним вниз, показал и сам хотел вернуться наверх.
Дверь уборной находилась рядом с дверью черной лестницы, ведущей на верх дачи. Товарищ, игравший роль "слуги", находился не вместе с другими, в маленькой комнате, а рядом за дверью. Когда он услышал, что мы спускаемся, ему вздумалось тоже сойти вниз но своей лестнице. А когда Гапон подошел к уборной, они столкнулись лицом к лицу. Слуга опешил и бросился назад по лестнице. Гапон в свою очередь кинулся ко мне, на стеклянную террасу, выходящую на озеро.
- Какой ужас. Нас слушали.
- Кто слушал?
Он стал описывать одежду и лицо человека.
- У тебя револьвер есть? - вдруг спросил он.
- Нет. У тебя есть?
- Тоже нет. Всегда ношу с собою, а сегодня, как нарочно, не взял. Пойдем посмотрим.
Мы прошли низом дачи и поднялись наверх. Гапон шел впереди. Заметив открытую дверь на черную лестницу, он прошел туда, заглянул за дверь и увидел того, кого искал.
Он отскочил, как ужаленный. Молча, с остановившимися зрачками, стал меня толкать туда. Потом шепотом сказал:
- Он там.
Я пошел. Вывел за руку оттуда "слугу" и не успел слова сказать, как Гапон одним прыжком бросился на него, умудрился в один миг обшарить его, уцепился за руку и карман, где у того был револьвер, и прижал его к стене.
- У него револьвер. Его надо убить. Я подошел, засунул руку в карман "слуги", забрал револьвер, опустил его молча в свой карман.