Той же позиции следует израильский криминолог Мария Алвану. Она убеждена в том, что палестинские женщины-смертницы были движимы сложным комплексом различных мотивов, включающих в себя религиозный, националистический и личный компоненты. При этом одному из слагаемых в этом уравнении она придает первостепенную важность. Алвану считает, что палестинская «шахида»[486] — это прежде всего «проблематичная женщина», поэтому ее мотивация может быть адекватно понята только в свете проблем, связанных с честью и местью в палестинском обществе. Религиозный фундаментализм и национализм не способны объяснить «мученичество» без учета параметра проблематичного социального прошлого палестинских смертниц[487]. Более того, акции самопожертвования палестинских женщин по логике ученого есть продукт социального принуждения. «Женская "человеческая бомба" "вылетает" из пушки палестинского общества, вынужденная убивать врага с достоинством и получая избавление от ее социальных "грехов" взамен того, чтобы быть так или иначе убитой, но с позором»[488].
Любопытно, что на материале чеченского терроризма смертников ученые, занимающиеся психологическим аспектом феномена террористов-смертников, А. Спекхард и X. Ахмедова (при этом, что немаловажно, также представительницы прекрасного пола в академической среде) пришли к выводу об отсутствии различия между полами в области мотивационного механизма миссий смертников[489]. Женщины-смертницы чеченского сопротивления — не продукт социальных условий и социального давления местного общества, но жертвы глубоко травмирующего психологического опыта и тяжелых лишений в личной и семейной жизни (гибель супруга, других родственников в ходе одной из военных кампаний или контртеррористических зачисток).
Опровергая распространенные в российской прессе стереотипы о том, что чеченские смертницы в основном жертвы мужчин-боевиков, часто украденные из семей и принужденные сексуальным унижением, наркотическим или психотропным воздействием к совершению террористических актов, ученые утверждают, что в ходе исследований, включающих интервью с родственниками и знакомыми террористок-смертниц, не было обнаружено ни одного из подобных случаев. Спекхард и Ахмедова убеждены в обратном: добровольном характере участия в миссиях смертников и твердой готовности принести себя в жертву ради своей страны, независимости, восстановления социальной справедливости (в собственном субъективном понимании) и мести за утрату близких из их семей[490]. Персональным проблемам, которые имелись у чеченских женщин, так же как и у их палестинских «соратниц», ученые отводят лишь вспомогательную роль. «В случае некоторых женщин-бомбисток имелись осложняющие факторы — жен, чьи мужья развелись с ними из-за бесплодия, которые в результате, возможно, были более свободны и готовы заняться терроризмом (хотя перед ними еще была открыта профессиональная жизнь), одной женщины, которая была серьезно больна, и других, что были беглецами, которые могли встретить судьбу хуже, чем смерть в случае их поимки. Тем не менее во всех этих случаях они сохраняют главную базирующуюся на травме мотивационную основу, а другие проблемы кажутся просто дополнительными мотивирующими факторами»[491].
Однако осмелимся предположить, что в случае чеченских смертниц истоки мотивации не столь однозначны. Вряд ли они полностью совпадают с причинами, по которым смертниками становятся мужчины. Если принять, что терроризм смертников в Чечне имеет в качестве важного этнокультурного истока обычай мести (что, впрочем, характерно и для Палестины), которому ваххабизм лишь придал религиозную легитимацию, то женский терроризм смертников кажется некоей социальной девиацией. Поскольку в этой ситуации женщина, становящаяся «живой бомбой», берет на себя традиционную функцию мужчины по совершению мести в отношении обидчика одного из членов семьи. По обычаю вайнахских народов право мести принадлежит исключительно мужчине как охранителю чести семьи. Если женщина принимает на себя функцию мстителя, этот факт скорее говорит о разрушении социально-этических норм традиционного тейпового чеченского общества, нежели о том, что кроме женщины больше никто не способен на себя взять ответственность за «восстановление справедливости».
Очевидно, что несмотря на одинаковый набор компонентов мотивации у мужчин и женщин, становящихся бомбистами, куда входят национализм, радикальный ислам и личные мотивы, их содержание все же вряд ли одинаково. Гендерный срез мотивации смертников слабого пола может быть прослежен в трех основных аспектах. Во-первых, в особенностях преломления националистических чувств в сознании женщины-смертницы. Во-вторых, в контексте нашей основной темы (терроризма смертников, мотивированного радикальным исламом) наиболее важно рассмотреть гендерно обусловленное восприятие религиозных стимулов к совершению атаки смертника. В-третьих, это проблематичные обстоятельства личной жизни, вплетенные в этнокультурную среду, устанавливающую жесткие этические регулятивы женского поведения, нарушение которых может вести к социальному давлению, толкающему к акции самопожертвования (как обретению социального признания и избавлению от неминуемого позора). Хотя мотивы данного аспекта одинаково связаны с моральной категорией чести и опасностью возмездия за бесчестье (в палестинском обществе), относительно важности которых мы уже апеллировали к словам криминолога М. Алвану, относиться они могут к разным ситуациям, а значит, не всегда быть связанными с личной виной.
487
Alvanou М. Palestinian Women Suicide Bombers: The Interplaying Effects of Islam, Nationalism and Honor Culture. - Tel Aviv, 2007. - P. 84–85.