(В. Н. Фигнер, революционерка)
Главной причиной было нетерпение. Подобная работа, если и может дать результаты, то только ценой долгого и муторного труда. Народники были не из того теста. Они хотели всего и сразу. Кроме того, в сельской местности народники предпочитали устраиваться коммунами. Я много видел подобных образований и утверждаю: коммуна, в которой состоят хотя бы два интеллигента, обречена по определению.
С другой стороны, власть продолжала с энтузиазмом отлавливать таких товарищей, благо особого труда это не представляло. Наловили много. С 8 (30) октября 1877 года по 23 января (4 февраля) 1878 года в Петербурге прошел «процесс 193-х», названный так по количеству обвиняемых. На нем судили основных активистов, повязанных на хождении в народ. То есть, тех, кто попадался неоднократно. Осудили тоже не всех обвиняемых. Однако многим, даже оправданным, пришлось провести в «предварилке» по 2–3 года.
У кого-то это навсегда отбило желание преступать закон. Но многих наоборот озлобило. И тут нет никакой разницы, кто прав, кто виноват. Представьте реакцию человека, который сходил погулять в народ, просидел три года в СИЗО, а потом был оправдан. Ах, вы, гады и палачи! То, что люди вообще-то мечтали о революции, было как-то забыто. Такое уж свойство человеческой психологии.
С другой стороны, на «процессе 193-х» народники впервые применили прием, который далее будут использовать революционеры: вместо последнего слова толкнуть политическую речь.
«Громадное влияние на движение среди молодежи оказал процесс 193 подсудимых. Студенты ежедневно получали сообщения из Петербурга, как идет процесс. Все, что происходило на суде, становилось известным большинству студенчества. Разговоры об этом были постоянно; но особенно сильное впечатление на молодежь произвела речь Мышкина и вообще все то, что произошло на суде при этом. Речь Мышкина читалась в сборной зале университета толпами студентов, в аудиториях – одним словом, я не знаю, был ли хотя один студент, который не читал этой речи. Когда же процесс кончился и громадное большинство было оправдано, между тем как многие из оправданных сидели в тюрьмах по 3–4 года, то среди молодежи началось сильное брожение. Это брожение усиливалось еще рассказами оправданных, поприехавших из Петербурга».
(Д. Т. Буцинский, народник)
Это снова к вопросу о революционной среде. Теперь в ней были герои. Не какие-то абстрактные, а реальные, с которыми можно было поговорить. Попасть на несколько месяцев в кутузку среди студенческой молодежи престижно. Разумеется, большинство из таких сидельцев обычно ничего противозаконного больше не делали, но очень гордились свои подвигом – и следом шли другие. В итоге попадались ребята, готовые на большее. Тем временем появилась альтернатива.
Предтечи
Преступники политические большею частью фанатики, их смерть не пугает <…> Но каждая смертная казнь одного из них вызывает ожесточение во всех близких ему по духу <…> Политические волнения, как бы ни были они, по-видимому, нелепы и безумны, имеют в корне какую-нибудь идею, а идеи вырубить невозможно.
Строго говоря, альтернатива появилась еще до начала походов в народ.
В 1866 году прозвучали первые выстрелы – Д. В. Каракозов возле Летнего сада стрелял в Александра II. Правда, не попал. Точнее, ему помешал находившийся поблизости крестьянин Осип Комиссаров.
Каракозов был членом московского кружка Н. А. Ишутина. Кружковцы как раз и пытались претворять в жизнь идеи Чернышевского по созданию кооперативов как островков социализма. Однако это сочеталось у них и с идеями «заговора по Ткачеву», а также терроризма. Историки по-разному оценивают серьезность всего этого. В созданных Ишутиным структурах под названием «Организация»
и «Ад» уж слишком много «игры в солдатики». Но как бы то ни было, а слова у Каракозова перешли в дело.
С этим покушением далеко не все ясно. Вот фрагмент из допроса Каракозова:
«– Когда и при каких обстоятельствах родилась у вас мысль покушиться на жизнь государя императора? Кто руководил вас совершить это преступление, и какие для сего принимались средства?