* * *
В воздухе — колокольный перезвон и медь духового оркестра Второго Горско-Моздокского казачьего полка. А еще в нем — волнующий запах нарождающейся зелени и прохладный ветерок с терского берега.
На пустыре возле рощи и в самой роще народу — яблоку упасть негде. Сегодня сюда сошлись отпраздновать Христово воскресение жители не только города, но и окрестных станиц и сел. Одни из них катают по вытоптанной площадке крашеные яйца, другие такими же яйцами закусывают в тени раскидистых тополей-белолисток, третьи хохочут над остротами кукольного Петрушки или болеют за исход состязаний в беге среди мальчишек, устроенных местными богачами-кутилами. Сами богачи пьют вино на линии воображаемого старта, и один из них в черном картузе и высоких шевровых сапогах диктует сопливым спринтерам условия забега:
— Вот как пальну из этой оружии, — «судья» встряхивает нераскупоренной бутылкой шампанского, — так вы и того... шпарьте что есть духу до собора и обратно. Кто первый прибежит обратно, тому три копейки приз. Господа! — поворачивается он к своей компании, — ставлю полсотни на вот этого рысака.
Довольные шуткой богачи с готовностью поддерживают ее автора:
— А я ставлю четвертной на рыжего.
— Смотри, стервец, не подведи, я на тебя сотенную отвалил, — грозит пальцем владелец галантерейного магазина Марджанов.
Выстроившиеся шеренгой «рысаки» (человек двадцать) завороженно смотрят на темно-зеленую с серебряным горлом бутылку, из которой сейчас стрельнет дядька. Самый маленький, белобрысый, в рваных штанах и с голубым башлыком вместо рубашки на голых плечах сказал нерешительно:
— Дюже далеко.
— Что далеко? — воззрился на него устроитель «бегов».
— Бечь, говорю, далеко. Хучь бы до Фортштадтской, а то — до собора: дыхала не хватит.
— Можешь не бежать, тебя никто не заставляет, вон вас сколько. Он ведь, алтын, на земле не валяется — его заработать нужно. Ты–то вон бегаешь, а я в твои годы не бегал, а кожи таскал за милую душу. Бывало, прешь ее, проклятую, задыхаешься...
— Так вы теперь за это готовы со всякого кожу драть? — перебил его насмешливый голос из толпы болельщиков.
Богач угрожающе повернул тяжелую голову, словно бык, которому какой–то смельчак неожиданно крутнул хвост, и свирепо задышал:
— Кто там еще вякает, а ну, покажись?
— Извольте, — из толпы выдвинулся худощавый молодой человек кавказского типа с коротко подстриженной темной бородкой и усами в тщательно отутюженном форменном сюртуке с орластыми пуговицами и сверкающих лаком ботинках. На голове фуражка с кокардой, в руках полированная трость.
«Темболат!» — у Степана зачастило в груди сердце, и в один миг вспотели ладони. Он–то его собирался разыскивать во Владикавказе. Если только не ошибся... Степан подошел ближе. Ну, конечно же, это Темболат! И нос с горбинкой, и глубоко запрятанные под надбровными дугами глаза, и привычка изламывать бровь при разговоре. Сомнений больше не оставалось. Степан едва сдержал себя от желания тут же броситься к нему, осмотрелся — вокруг подгулявшие горожане и станичники. Данел с Кондратом стоят у лотка шашлычника и хлопают друг друга по плечам, выражая таким образом переполнявшие их дружеские чувства.
Тем временем купец подошел к Темболату, гневно уставился в него мутными глазами, и Степан без труда узнал в нем вчерашнего знакомого, подарившего ему десятку и крашеное яичко.
— Смуту сеешь, господин хороший? — прохрипел купец второй гильдии.
— «Сейте разумное, доброе, вечное», — как сказал поэт, — улыбнулся молодой осетин, показав русскому купцу, какие у него ровные зубы.
— Я вот сейчас кликну городового...
Темболат посерьезнел. По толпе прошел шум неодобрения:
— Ишь глазя вылупил. Привыкли затыкать рот каждому. Что, неправду сказал?
— Должно, забыли, как тряслись в девятьсот пятом.
— Отлегло от задницы. Повторить пора.
У Неведова от ярости задергалась щека. Он взмахнул бутылкой.
— У, сволочь нерусская.
Но тот смерил купца таким презрительным взглядом, что у него сама собою опустилась рука.
— Городовой! — захрипел Григорий Варламович, озираясь вокруг, — Где городовой?
Увидев околоточного Драка, идущего со своей женой в сторону рощи, подбежал к нему трусцой:
— Ваше благородие, примите меры!
— Что такое? — околоточный выдернул локоть из–под руки супруги, округлил насколько можно узкую грудь и вытянул шею, чтобы казаться выше:
— Вот, ваше благородие, этот господин народ баламутит.
Драк заложил большой палец руки за портупею.
— Прошу следовать за мною, — сказал он, поворачиваясь к Темболату.
— На каком оснований, господин прапорщик? — спросил тот, нажимая на слово «прапорщик».
— Прошу не пререкаться! Выясним! — повысил голос околоточный, поднимаясь на носки сапог с непомерно высокими каблуками. Он уже пятнадцать лет служил в этом самом нижнем офицерском звании и оно ему порядком набило оскомину.
К нему подошла его хорошенькая жена, взялась белой ажурной перчаткой за острый локоток.
— Клека, — шепнула на ухо, — ну что ты прицепился к этому милому молодому человеку?
Драк недовольно повел щетинистым усом:
— Ксения, сколько раз тебе говорил, не называй меня этим дурацким именем на людях. И, пожалуйста, не вмешивайся в мои служебные дела... Змеющенко! — крикнул околоточный городовому.
В этот момент к месту происшествия подскакали казаки из Ново-Осетинской сотни. Они сегодня прибыли в Моздок на лихих конях для участия в состязаниях по джигитовке и были полны решимости завоевать первые призы.
— Да бон хорз [24], Темболат! Это ты задержал этих почтенных людей? Что они тебе плохого сделали? — крикнул один из них.
И Степану бросилось в глаза, как странно перекосился у него рот, окаймленный аккуратной темной бородкой.
— Здравствуй, Георгий, да быть тебе с твоими друзьями первыми на сегодняшних скачках, — улыбнулся Темболат, пожимая энергичную суховатую руку подошедшего. — Клянусь солнцем — не моя кошка перебежала им с утра дорогу.
— Так пусть идут эти почтенные люди и да хранит их в пути святой Георгий, мой тезка.
Полицейские почувствовали себя неуютно, оказавшись посреди враждебно настроенной толпы да еще лицом к лицу с такими подозрительно вежливыми молодцами с кинжалами, на поясах. Они растерянно затоптались возле того, которого собирались задержать.
— Что здесь происходит? — это к толпе подошел сам пристав, начальник полиции.
Околоточный щелкнул каблуками, весь так и замер при виде начальства.
— Господин капитан, вот они-с докладывают, — он ткнул оттопыренным локтем в сторону Неведова, — что этот... призывал народ к беспорядку.
Пристав подошел к Темболату.
— Фамилия?
— Битаров.
— Где служите?
— Учителем в церковно-приходской школе при новом, Успенском соборе.
— Docendo Discitur [25], — дернул щекой пристав, что должно было означать снисходительную улыбку. — И что вы здесь проповедуете, господин учитель?
— Я сказал вот этому пьяному типу в картузе, что он готов драть кожу со всякого, только и всего.
— Гм... резонно, но, я бы сказал, чересчур гротескно. Господа! — начальник полиции окинул глазами гудящую толпу, — прошу разойтись. Здесь не цирковое представление и, кроме того, вы можете опоздать на зрелище, более достойное вашего внимания. Атаман отдела полковник Александров уже подал сигнал к началу скачек.
Настроение толпы резко изменилось. «Да ну их к лешему! Что, отродясь пьяных торгашей не видали? Айда джигитов глядеть».
Толпа повалила к месту развития более интересных событий.
К приставу, угодливо улыбаясь, подошел Неведов:
— Христос воскрес, Дмитрий Елизарович.
— Воистину, — поморщился офицер. — Что это вы здесь затеяли, сударь?
— Развлекаемся во славу господа нашего, прости мя, грешного, — перекрестился купец в сторону собора. — А этот господин все испортил. Крамольные речи завел при народе. Я так думаю, что он анархист какой–нибудь.