— Скучные, потому что непонятные. А чтобы слова стали понятными, учиться надо. Господин надзиратель! — подошел Сергей к дверному «волчку», — вы не могли бы нам принести учебник ну... хотя бы по астрономии.
— Такого не имеется, — проворчало за дверью. — Святое писание, ежли желаете, могу принесть.
— Писания не надо, — рассмеялся заключенный. — Мы ведь, папаша, атеисты.
— Так что с того, что артисты, — возразил надзиратель. — Мово кума Матвея брат тоже служит в этих самых, а как задает про жития святых расписывать — аж слеза прошибает. Ну, глядите сами, не надо, так не надо, — отверстие в двери захлопнулось. Однако прошло минут пять и оно вновь открылось. Тот же голос сообщил:
— Принес книжку. Може сгодится? Осталась тут в одиночке после такого же сицилиста, в расход нынешней ночыо отвели, царствие ему небесное — тоже ведь человек.
После этого сообщения в замке недовольно проскрежетал ключ, дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась короткопалая рука с зажатой в ней объемистой книгой.
— Во какая. Про капитал написано, — потряс ею надзиратель. — Хозяин–то ейный, царство ему небесное, тоже, как вы, из этих самых был, а вот на тебе: капиталом интересовался. Видать, образумился напоследе, — он вздохнул и со скрежетом повернул ключ в обратную сторону.
Молодой заключенный открыл титульный лист книги, в глазах у него отразилось изумление.
— Товарищи — проговорил он, с трудом сдерживая смех, — да ведь он нам «Капитал» Маркса принес!
В тот же день Сергей прочитал первую лекцию по марксистской теории, посвященную анализу товара — экономической клетки капитализма. Начал он довольно бойко, но при изложении основного материала забрался в такие философские дебри, что если бы не Митька рыжий, неизвестно, как бы он из них выбрался.
— Слушай, Серега, — перебил преподавателя Митька, — зачем ты нам о каких–то сюртуках толкуешь? Для чего мне знать, что дороже, сюртук или холстина? Я в купцы не собираюсь. У меня во сюртук, в полосочку, — он потянул полу арестантского халата. — Давай лучше поговорим, как с гадами бороться.
— Не торопись поперед батька в пекло, — подмигнул ему лектор. — Дойдем и до этого вопроса, нам времени не занимать. Итак, продолжим... «Для сюртука, впрочем, безразлично, — говорит Карл Маркс, — кто его носит, сам портной или заказчик портного...»
— Сюртуку–то все равно, — снова подал реплику Митя и шмыгнул веснушчатым носом. — А мне лично нет. Я бы всем гадам в сюртуках с удовольствием набил морду.
— С такой дисциплиной, как у тебя, — заметил на это Сергей, — нам будут морду бить, а не мы им. Поэтому слушай и не мешай занятиям, — он немного помолчал и с улыбкой развел руками. — Конечно, трудно дается сия премудрость без достаточной подготовки. Я и сам не силен пока в политэкономии, но не в этом дело. Главное — мы учимся, а не скулим подобно авторам некоторых упадочнических статей. Борьба не окончена. Она только разгорается. И в этой борьбе победим мы!
Глава пятая
Поезд стоит на какой–то большой заснеженной станции. Перед вагоном суетятся пассажиры. Носятся с чемоданами туда-сюда носильщики. Раздается первый удар вокзального колокола — отправление. Скорей бы! А то вон шагают вдоль перрона три жандарма. Не дай бог — сюда. У Степана гулко частит сердце. Надо разбудить Темболата. Он лежит на верхней полке. В головах у него вместо подушки узелок с типографским шрифтом. До чего же тягучие минуты, словно деготь на морозе. А жандармы все ближе, ближе. Похоже, что ищут нужный им вагон. Жандарм в середине не кто иной, как стодеревский богомаз. Третий удар колокола. Почему же не отправляется поезд? Колеса, что ли, примерзли к рельсам? Колокол звучит в четвертый, пятый раз и вдруг начинает звонить часто-часто. К нему присоединяются голоса других колоколов, и вот уже целый благовест звучит над таежной станцией. А поезд продолжает стоять, и жандармы продолжают идти.
— Булат, вставай скорей! Жандармы! — трясет Степан за плечо спящего друга и просыпается весь в холодном поту.
— А? Где? — вскакивает Темболат и в следующее мгновенье облегченно отдувается: — Фу-у... чтоб тебе живому быть сто лет, напугал до смерти.
В комнате уже светло. На стене розовеет полоска прорвавшегося сквозь занавеску солнечного Луча. За окном — пасхальный перезвон колоколов.
— Приснится же такая чертовщина, — покрутил головой Степан и сбросил с себя одеяло. — Данел, небось, уже посылает проклятья на мою голову.
— Никуда не денется твой Данел, — пророкотал Темболат, вставая вслед за товарищем с кровати. — Подождет.
— Все равно поздно уже, а мне еще кое–что купить надо, — вздохнул Степан, снимая с гвоздя полотенце,
— А что ты купить хочешь?
— Да так. — замялся Степан, — по мелочи.
— Сегодня не купишь: все магазины и лавки закрыты — праздник ведь.
— Эх, черт! Я и забыл, совсем вылетело из головы.
— А что нужно купить? Если важное, то у меня тут есть знакомые торговцы.
— Очень важное, друг Тема, — улыбнулся Степан, но улыбка вышла ненатуральная. — Кольцо обещал привезти одной женщине, очень просила.
— Она уже в возрасте, эта женщина? — скрывая усмешку в бороде, поинтересовался Темболат.
— Ага, в возрасте, — в тон другу ответил Степан. — Ей сравнялось семнадцать лет.
— Ой-е-ей! — Темболат в притворном испуге округлил глаза. — Семнадцать лет, и она еще не замужем? У нее, очевидно, на голове лысина?
— У нее косы толщиной с руку и длиной почти до пяток, — с плохо замаскированной обидой в голосе возразил Степан.
— Ну, значит, она кривобока.
Степан снисходительно усмехнулся:
— Она стройна, как тополь, и талия у нее тоньше, чем у осы.
— Глупые тоже, бывает, засиживаются в отцовских хатах.
— Ну насчет ума, так она потягается с некоторыми образованными, а что касается красоты — вряд ли где еще есть такая на вашем Кавказе.
— И зовут это идеальное существо?
— Сона. Сона Андиева, Она старшая дочь Данела. Но ты не подумай что–либо, я просто выполняю просьбу.
— А зачем мне думать? — рассмеялся Темболат. — Твоя забота, ты думай. Пошли умываться, жених.
* * *
Друзья шли по утреннему Моздоку, и один из них прикидывал, кого из здешних торговцев можно побеспокоить в такой большой праздник, как пасха. Дулуханова? Пошлет к чертовой матери. Братьев Гусаковых? У них только кожаный товар, ювелирного отдела не держат. Может быть, к Туескову обратиться? Набожен старый хрыч, хоть и обвешивает покупателей безбожно. К тому же он тоже был свидетелем вчерашнего скандала.
И тут из–за угла Католической улицы, что проходит по городу параллельно с главной, показался купец второй гильдии Неведов Григорий Варламович, заспанный и всклокоченный. В углу глаза свернулась готовая выкатиться слеза, на свалявшемся усе повисло перышко.
— А-а... господа ученые променаж делают, — изобразил он на помятом лице своем приветливую улыбку. — Христос воскреся.
— Идите–ка вы... — брезгливо поморщился Темболат, намереваясь обойти стороной вчерашнего скандалиста. Но тот растопырил руки, захихикал дружелюбно:
— Ибо сказано: «С радостью друг друга обними». А еще говорится: «Кто старое помянет, тому глаз вон». Очень ты мне, господин учитель, ковырнул печенку вчерась, ну я и того... выпимши был, гордыня взыграла. Просим нижайше прощения, — купец дурашливо поклонился.
— Бог простит, — пробасил, не меняя выражения на суровом лице, Темболат. Но Степан незаметно дернул его за рукав: «Не валяй дурака».
— Бог–то, может, и простит, — согласился Григорий Варламович, — а мне охота от тебя прощенье получить, неучу дуболомному. Айда ко мне: хочу с тобой мировую выпить.
Темболат взглянул на Степана, тот ободряюще подмигнул другу.
— Мировую так мировую, — согласился Темболат. — С хорошим человеком отчего ж не помириться. Только сейчас у нас нет времени. Вот если бы нам одолжение сделали.