— В чем же дело? — круглое лицо торговца от улыбки сделалось еще круглее. Он вынул бумажник. — Сколько хочешь одолжу, хоть сто, хоть двести.
Темболат отрицательно покачал Головой.
— Вы нас не так поняли, господин Неведов. Нам нужно у вас одну вещицу приобрести. Вот если бы в магазин...
Неведов испытующе пробежал по лицам молодых людей острыми серыми глазками.
— Гм, на пасху–то? Грех ведь какой.
— Грех убивать, а продать человеку на радость — какой же в том грех? — подключился к разговору Степан.
— Все равно грех, — не согласился с его мнением купец. — А что купить желаете?
— Да так, безделушку одну — женское колечко.
Неведов немного подумал, потом решительно повернулся и зашагал к Алексеевскому проспекту:
— Для милого дружка и сережка из ушка. Вот только приказчики мои гуляют, стервецы. Ну да для таких господ я и сам постараюсь, тряхну стариной. Пошли в магазею. Какой грех принимаю на душу из–за своей доброты окаянной...
«Магазея» оказалась рядом с жилым домом хозяина на южной окраине города, неподалеку от Терека. Сняв полупудовый замок с решетчатой железной двери, затем пудовый — с основной, окованной железом, владелец магазина повернул ключ в самой двери и в конце концов проник в свое заведение. Еще минуту он потратил, открывая ставню, тоже железную, после чего глазам покупателей предстал весь ассортимент товаров, начиная с швейной иголки и кончая бочкой с атлантической селедкой.
Купец занял место за прилавком, встал в привычную лакейскую позу:
— Чего изволите-с?
Однако Степан, остановившийся перед витриной со сверкающими за ее стеклом ювелирными изделиями, не успел разинуть рта в ответ — на улице загромыхала тачанка, раздалось густое женское контральто: «Тпру, щоб вы не выздохли!» и в магазин, тяжело отдуваясь, вошла дородная тетя с пуховой шалью на голове и в плюшевом пальто нараспашку. За нею с застенчивой улыбкой на круглом лице поспешала такого же роста и почти такой же упитанности молодая девушка, по всей видимости, дочь.
— Простите, мадам, но сегодня не работаем — праздник-с, — придав своему шершавому голосу как можно больше деликатности, улыбнулся навстречу клиенткам Григорий Варламович.
— А тэбэ нихто и не заставляе працувать, — ответила приезжая. — Ты мэни ладиколону отпусты, тай годи.
Она бесцеремонно оттерла крутым плечом Степана:
— А ну посунься трошки в сторону.
Молодой человек подвинулся, с любопытством разглядывая напористую покупательницу.
— Какой вам угодно?
Долголетняя привычка угождать чужим капризам моментально превратила Григория Варламовича из самоуверенного, чванливого богача в заискивающего приказчика с манекенской сладенькой улыбочкой и рабскими телодвижениями.
— Вот, пожалуйста, вашему вниманию «Египетские ночи». Не желаете? В таком случае, возьмите «Нильскую лилию». Тоже не хотите?
Степан смотрел на своего нового знакомого во все глаза. Григорий Варламович преобразился, словно поэт-импровизатор во время чтения своих вдохновенных экспромтов, и даже хрипловатый его голос зазвучал как бы мелодичнее и нежнее:
— Есть «Саида», «Золотой сноп», «Ландыш»...
— Давай якый подорожче, — остановила покупательница поток торгашеского красноречия.
— Будьте любезны, мадам, возьмите в таком случае «Золотой сноп» — изумительный запах — але парфюм! По рублю — штука.
— А дорогших нема?
— К сожалению, — Григорий Варламович со скорбной миной на плоском лице развел руками.
— Давай усю коробку. Скильки там цих бутылькив?
— Двенадцать флаконов, дюжина-с.
— Тильки? — удивилась покупательница. — Давай ще одну. Шо для ей ця посудына. Ото наступе жара, вона начнэ потить— тоди з нию бида: такый дух прэ.
— Ой, мамо! Та що вы кажете? — круглое лицо дочери покраснело до такой степени, что, кажется, кольни щеку иголкой — так и брызнет струйкой горячая кровь.
— Витчыпысь, кажу, що надо, — отмахнулась от дочери мать.
Потом покупали конфеты — ящиками, мануфактуру — штуками.
— Колысь я ще в Моздок прииду, — устало проговорила женщина, любовно окидывая ворох сложенных на прилавке покупок. Затем повернулась в Степанову сторону: — А ну, хлопчик, допомогы отнесты оце у тачанку.
Степан покорно сгреб с прилавка купленное, понес к выходу.
— Гарный парубок, — донеслось ему вслед, — здоровый, як видмидь, и на рожу ничого соби. Не то, що твий дохлый Никихвор — соплей перешебить можно. Ось якого б тэбэ, Наталья, чоловика. Цэй бы приласкав тай вытряс с тэбэ лышку.
— Ой, мамо, та що вы кажетэ...
Когда мать с дочерью садились в тачанку, первая сказала Степану подобревшим голосом:
— В Гашун зачим–либо приидешь, заходы к бабе Холодыхе на хутор — угощу слывовою налывкой — вик помнить будэшь. Ну, бувай здоров, хлопец. Эге ш, черная немочь! — взмахнула она кнутом над упитанными крупами гнедых лошадей, и те понесли, просевшую на рессорах чуть ли не до осей тачанку по главной Алексеевской улице, вздымая клубами устоявшуюся за ночь пыль.
— Вон она какая, оказывается, птица! — с невольным восхищением проговорил владелец магазина. — Жинка самого Холода! То–то, я гляжу, на полсотни набрала и все покупает, покупает...
— А кто такой этот Холод? — спросил Степан.
— О! Холод — это, брат, первейший богач на Ставропольщине. У него одних овец только тысяч пятьдесят, если не больше. Одним словом помещик-тавричанин.
«Не про этого ли Холода рассказывал Чора?» — подумал Степан, а сказал следующее:
— Ну и женщина! Не хотел бы я быть на месте ее мужа, хоть он и холод. Такая жинка любому холоду жару поддаст — один пар останется.
Знал бы шутник, что еще перехлестнутся вовсе не при шуточных обстоятельствах их жизненные тропинки, — не говорил бы так.
Степан недолго выбирал кольцо для «знакомой женщины».
— Дай–ка вон то, — показал на маленькое золотое колечко с рубиновым камушком. — Как думаешь, подойдет? — взглянул на друга, словно он должен знать, какие пальцы у его любимой. Тот поощрительно кивнул головой:
— Если у нее талия, как у осы, не должны же быть у нее пальцы, как у бегемота.
Степан отсчитал деньги, протянул продавцу.
— Давай еще красненькую, — сказал купец, пересчитав деньги.
— Какую красненькую? — удивился покупатель.
— А ту, что я тебе вчера одолжил.
Степан хохотнул:
— Эге, дядя, так дело не пойдет. Ты же мне ее подарил по своей доброте природной.
— По пьянке, а не по доброте, — скривился Григорий Варламович, насупив спутанные, колючие брови. — Вот кликну сейчас городового — он тебе враз карманы вывернет.
— А если я тебя, дядя, сейчас, придушу в собственном магазине, тогда как? — перегнулся через стойку к самым усам купца улыбающийся покупатель.
— А вот энтова ты не видал, варнак? — не меняя выражения на лице, высунул из–под прилавка тусклый ствол «бульдога» предусмотрительный продавец и, довольный произведенным впечатлением, рассмеялся. — Ну, ну, я пошутил, бог с ней, с десяткой. Мой дед раз в пьяном виде сотню отвалил одному проходимцу, а потом головой об стенку бился от жалости. Чего еще купить желаете? Из парфюмерии, к примеру?
— Да нет, как–нибудь в другой раз, — отказался от парфюмерии Степан. — Спасибо за услугу.
Темболат тоже взялся за козырек фуражки.
— Спасибо, господин Неведов. Вы гораздо человечнее, чем показались мне вчера в роще. Будьте здоровы и вежливы.
Неведов хмуро поглядел вслед покупателям.
— Такая наша купеческая планида: проявлять вежливость к каждому, бродяге, если у него водятся деньги, — проворчал он себе под нос. «Неспроста они разгуливают вместе. Оба подлецы, гордые. Надо будет доложить Дмитрию Елизаровичу», — а это уж он так подумал про себя.
* * *
Чудесный сегодня день: солнечный, теплый, даже жаркий. Степан снял шапку. Хорошо! Ласковый весенний ветерок, пробравшийся по извилистым закоулкам в город от реки, ласкал на его голове отросшие со времени побега волосы, приятно холодил под распахнутым пиджаком нагретое солнцем тело. Нет ничего на свете милее свободы! Как сказал ему в Прохладной сторож: «Хорошо птичке в золотой клетке, а того лучше на зеленой ветке».