— О баба! — крикнула она с рыданием в голосе. — Иди скорее домой, нашу Сона украли!
Если бы вдруг черное небо раскололось над головой и из небесной трещины появился на своем трехногом скакуне сам Уастырджи, пирующие мужчины так бы не поразились этому, как услышанной новости.
Данел одним прыжком подскочил к плачущей дочери:
— Что ты плетешь, дочь наша? Тебе, наверное, приснился дурной сон?
— Нет, баба-а... не со-он... Двое мужчин ворвались в нашу саклю и утащили сестру.
— А мать где?
— Не знаю, баба, ее нет дома.
— Уй-юй! Кто–то захотел, чтобы я напился его крови! — вскричал Данел и, выхватив кинжал, бросился бегом к своему дому. Все остальные последовали за ним, оглашая окрестности проклятиями и воинственными кличами.
* * *
Микал прижимал к груди украденное сокровище, и тепло женского тела, проникающее сквозь легкое одеяло, заставляло его выбивать зубами мелкую дробь. «Посмотрим, что ты теперь скажешь, гордячка», — думал он, вызывая в памяти картину последнего с нею свидания у колодца. Но злобы в себе не ощущал. Наоборот, чувство глубокой нежности овладело им с того самого момента, когда прижал к груди это слабое, беззащитное существо. «Как бы не задохнулась от платка — что–то притихла», — мелькнула тревожная мысль. Он натянул поводья, крикнул товарищу:
— Стой, Гапо! Отдохнем немного.
Соскочив на землю, Микал снял с седла пленницу, осторожно опустил ногами на дорогу.
— Если будешь вести себя хорошо, я освобожу твой рот от этой затычки, — сказал Микал, отворачивая край одеяла с головы девушки. — Не пытайся кричать, все равно здесь никто тебя не услышит. — С этими словами Микал выдернул кляп изо рта любимой и тотчас отшатнулся от потока хриплой ругани:
— О, чтоб ваш дом разрушился! Чтоб у вас руки отсохли! Чтоб вам заткнули рот на том свете раскаленными булыжниками! Ты бы еще бабку Бабаеву украл себе в жены, Микал, чтоб тебе никогда водой не напиться! Ох, бока мои! Ох, ребра мои!
— Ай, как некрасиво ругаешь ты своего жениха, красавица, — удивился Гапо. — Придется тебе снова запихнуть в рот мой платок.
— Запихни себе язык в глотку, чертов абрек! Подойди только, я тебе последний глаз вырву, уаиг [52] проклятый! — разъяренная пленница направила в его сторону растопыренные пальцы рук.
— Не трогай ее, Гапо! — крикнул Микал, едва приходя в себя от изумления, порожденного роковой ошибкой. — Это не Сона, это ее мать. Воллахи! Сам черт подсунул ее мне вместо дочери.
В темноте со стороны хутора замелькали красные огни факелов. Кажется, хуторяне заметили кражу и бросились в погоню за ворами.
— Прости, нана — не за тобой охотились, — Микал вскочил на коня и, сопровождаемый товарищем, растворился в ночной темени.
Даки осталась одна на дороге, охваченная непроглядной тьмой и досадой на этих двух шалопаев, бросивших ее, как ненужную вещь, посреди степи и не выслушавших до конца всех ругательств, на которые она была признанная мастерица.
— Чтоб весь ваш род в золу превратился! — погрозила она кулаком и, перекинув через плечо трофейное одеяло, зашагала навстречу приближающемуся всаднику с факелом в руке.
— Как! Это ты, мать наших детей? — вылупил глаза Данел, соскакивая с коня и подбегая к супруге. — Ты бежала за этим негодяем, который украл нашу дочь?
Даки отрицательно покачала головой:
— Нет, отец наш, Микал украл не Сона, а меня.
— Да зачем же ты ему понадобилась? — удивился глава семейства.
— Ты ошибаешься, отец наш, считая, что я уже никому не нужная старуха. Как видишь, меня еще можно украсть.
— Не болтай глупости. Скажи толком, что произошло?
— Бог не дал совершиться злому делу: в темноте Микал перепутал мать с дочерью.
— А где же она?
— Не знаю.
— Так почему же ее нет дома? — вскричал Данел и, вскочив на коня, помчался назад к хутору.
Степан, прибежавший с нихаса в саклю вместе с Данелом, плохо соображал, что делает. Украли! Эта ужасная мысль гвоздем долбила в отягченную хмелем голову, мешая сосредоточиться на каком–нибудь целеустремленном действии. Сона украли! Как вещь, как штуку материи! Он рассеянным взглядом окинул перепуганных плачущих детей, дрожащей рукой погладил по спутанным волосенкам маленькой Гати, заглянул зачем–то под нары и уже хотел бежать вслед за хозяином в конюшню седлать коня, чтобы броситься вместе со всеми в погоню за ночными грабителями, как его слух привлек булькающий звук со стороны кабица. Держа над головой стреляющую искрами лучину, Степан подошел к черному квадрату окна, соединяющего хадзар с кабицем — острый хмельной запах перебродившей браги ударил ему в нос. Он просунул лучину в окошко и едва не вскрикнул от удивления и радости — из стоящей под самым окном огромной, ведер на сорок кадушки выглядывали испуганные и в то же время осоловелые глаза его любимой.
— Сона, милая! Как ты сюда попала? — Степан, уронив лучину, подхватил под мышки скользкое от браги девичье тело, приподнял над кадушкой. Тотчас две руки, мокрые, теплые, обхватили его за шею.
— Я люблю маму... — прошептал в темноте самый нежный в мире голос, и Степан ощутил на щеке горячее дыхание дорогого ему существа. Он осторожно вытащил Сона через узкое оконце, прижал к груди, липкую, пропитанную насквозь спиртным духом.
— Любимая... — замирая от счастья, Степан губами отыскал в темноте губы девушки. Она не отвела их прочь.
— Я люблю маму, — прошептала снова, когда перевела дыхание после долгого поцелуя. — Я люблю тебя, Степан.
— Счастье мое! Судьба моя! — Степан покрыл поцелуями горячее лицо, шею, пахнущие хмелем волосы, нос, мохнатые ресницы. Девушка не отстранялась. Раскрыв влажные губы, она тихонько смеялась. Потом смех ее перешел в слезы. Тело ее обмякло и поползло со Степановой груди вниз. Она что–то пропела заплетающимся языком, и Степан понял, что его любимая находится в таком опьяненном состоянии, которому позавидовал бы и ее дядюшка Чора.
Оказывается, услышав шум от выдвигаемого засова и затем скрип открываемой двери, перепуганная насмерть Сона бросилась через окно в кладовку и угодила в бочку с брагой, где и надышалась допьяна алкогольными парами. «Милая моя», — Степан еще раз поцеловал засыпающую на его руках любимую и, приказав Вере переодеть пострадавшую сестру, вышел из сакли.
Он не успел выкурить цигарку, как на дороге послышался цокот копыт и гневный голос Данела:
— Куда же она могла деться, да пропасть бы мне вместо нее?
Степан поспешил ему навстречу:
— Не беспокойся, Данел, твоя дочь жива и здорова, только немного пьяна.
— Как пьяна? — возмутился отец, спрыгивая с коня и направляясь к дому. — Ты хочешь сказать, что Сона напилась на празднике, как какая–нибудь потаскушка?
— Я хочу сказать... — перебил его Степан и тут же рассказал отцу о приключениях его старшей дочери, благоразумно пропустив из них некоторые детали.
— Слава всевышнему! — перекрестился обрадованный родитель и, даже не войдя в саклю, чтобы взглянуть на спящую дочь, вновь прыгнул в седло. — Не будь я Данелом Андиевым, если не напьюсь хестановской крови!
— Послушай, Данел! — крикнул Степан, пытаясь ухватиться за повод уздечки. Но Данел только прорычал в ответ: «Забери лучше в степи нашу супругу» и скрылся в темноте.
Через минуту уже можно было слышать его голос на противоположном конце хутора перед окнами Тимоша Чайгозты:
— Эй, Микал! Трусливый щенок! Если на тебе не бабий платок, то выходи скорее — ржавчину со своих зубов я сниму твоей кровью!
На его крик вышла старая Срафин. Зябко подергивая узкими плечами под широким пуховым платком, спросила, почему так расшумелся сосед среди ночи.
— Где твой выродок?! — Данел сорвал с плеча кремневое ружье, выставил перед собой. — Я пристрелю его, как бешеную собаку!
Мать Микала закрестилась в страхе:
— Его нет дома, клянусь моими покойниками. Но почему ты хочешь убить моего сына?
— Он обесчестил меня, твой щенок, — и Данел рассказал перепуганной насмерть матери о ночной проделке ее непутевого сына.