— Прав был тот, кто сказал: «Умному закон — дураку палка». Не пойдешь — атаману доложу, он с тебя за посрамление казачьей чести шкуру спустит, — пригрозил Микал.
Последнее средство подействовало. Кузьма нервно передернул лопатками, словно почувствовав на них жгучее прикосновение отцовского кнута, нехотя слез с повозки:
— А куда идти?
— К Малому Тереку возле городской рощи. Там на острове увидишь.
— А коней с кем оставлю?
— Я посмотрю. Да иди же, а то опоздаешь!
Оставшись один, Микал некоторое время ходил вдоль повозки, разжигая свою ревность мыслями об удачливом сопернике. Проклятый русский! Мало ему Сона, он еще и Ольгу хочет сделать своей любовницей. Да неужели не сойдутся когда–нибудь их тропинки? Ох, и сладка будет минута утоленного мщения! Пойти бы взглянуть, как развернутся события на острове, но с кем оставить атаманских лошадей? Глазом не успеешь моргнуть, как цыгане уведут гнедых. Кого бы оставить вместо себя? Постой–ка, вон, кажется, мальчишка-осетин на арбе сидит, арбуз лопает. Подошел к нему, сказал по-осетински:
— Смотри, ломоть уронишь, ногу отшибешь.
Мальчик поднял кверху черные глазенки, с удивлением уставился на шутника-взрослого.
— Не отшибу, — ответил он после некоторого раздумья и вновь принялся за сочное лакомство.
— Ты с Джикаева хутора? — не отставал от мальчика Микал.
— Ага. Наших тут много: дед Чора с русским сапожником, бабка Бабаева с Асланбегом Караевым, старый Михел...
— Тебя Аксаном зовут?
— Не, — мотнул стриженой головой мальчик. — Я Сослан. А ты Микал, да?
— Хочешь, Сослан, заработать десять копеек? Еще арбуз купишь, больше этого, — не отвечая на вопрос мальчишки, предложил Микал.
— Очень хочу. А что я должен сделать?
— Ничего. Садись на мою повозку и жди, когда я вернусь. Хорошо?
— Хорошо! — весело согласился мальчуган и пошел следом за новым приятелем.
Теперь Микал свободен. Первой мыслью его было — поспешить на остров и, если возникнет необходимость, помочь Кузьме разделаться с их общим врагом. Однако, подумав, он изменил намерение: вначале нужно поговорить с бабкой Бабаевой, пока она не уехала с базара домой.
Он ее недолго искал. Старая колдунья торговала куриными яйцами, заработанными у хуторян ворожбой и знахарством, и ее басовитый, с хрипотцой голос хорошо выделялся из хаоса базарных звуков:
— Яйцо! Бери яйцо! Большой, свежий совсем, только вчера снесла.
Микал подошел к торговке, приложил руку к сердцу:
— Да будет твоя торговля удачливой, нана, — пожелал он ей и уважительно наклонил голову.
— Микал! Лопни мои глаза, это он — сын Тимоша Чайгоз... — старуха вовремя куснула себя за язык, — Тимоша Хестанова, — поправилась она. — Какой стал молодец! Нарядный, красивый. Где ты живешь сейчас? Почему домой не приходил? У твоей матери глаза не высыхают от слез.
— Матери скажи, хорошо живет Микал. Скоро к ней повидаться приеду.
Старуха уважительно покачала массивной головой, закутанной в черную шаль.
— Сона вышла замуж, ты знаешь? — пытливо посмотрела старая сплетница выпуклыми, как у жабы, глазами в самые зрачки молодого собеседника.
— Пошли ей бог удачу, — стараясь казаться равнодушным, ответил Микал, — а ее мужу он удачу уже послал.
— Что послал? — дегтярно-черные зрачки хуторской ведьмы так и впились в тонкие губы Микала.
— Удачу! — не выдержал спокойного тона Микал и, снова понизив голос, рассказал благодарной слушательнице про встречу сапожника с казачкой.
— Ох-хай! Бедная Сона, чтоб ее недостойному мужу попасть поскорее туда, где живут его предки. Как же ей будет тяжело услышать о такой коварной измене.
Теперь можно отправиться на Коску. — Так подумал Микал, но не так распорядилась изменчивая, как мартовская погода, судьба.
Едва молодой осетин отошел от землячки, как его внимание привлек разговор между продавцом-казаком и покупателем-ногайцем. Последний склонил огромную, как котел, шапку над мешком о солью и спросил у ее владельца:
— Неч малат пут?
Казак взглянул на покупателя с явным состраданием, что тому, дескать, приходится говорить на таком некрасивом языке, спросил беззлобно:
— Что ты там бормочешь?
— Он спрашивает, — сколько стоит пуд соли — вмешался Микал, довольно свободно владевший языком степных жителей.
— Скажи ему, по двадцать пять копеек продаю.
— Игирма беш копек, — перевел ногайцу Микал.
Ногаец неодобрительно покачал котлообразной шапкой. Затем, зачерпнув горстью соль, бросил ее в рот и стал грызть наподобие монпансье.
— Яман туз [63], — сказал он, проглотив соль и, огорченно вздохнув, предложил по-русски: — Давай по двасать.
Казак возмутился:
— Ты ее, милок, допрежь привези с самого Каспию, а потом продавай по двадцать. Не хочешь брать, не бери, без тебя возьмут, а товар нечего хаять. Ишь князь какой: целую жменю сыпанул в хайло и бай-дюже. Да ежли все так будут пробовать, я проторгуюсь к ядреной матери.
Ногаец, словно устыдясь прочитанной, морали, вынул из–за пояса широких и рваных ситцевых штанов мешок, решительно развернул перед казаком: насыпай, мол.
— Вот так–то и ладно, — повеселел казак и стал насыпать соль широкой, как совок, ладонью в стоящую на чашке деревянных весов меру.
Все шло хорошо до тех пор, пока не наступило время расчета.
— Сдача мал-мала давай, — протянул покупатель продавцу радужную хрустящую бумажку.
Тот взял ее, поднес к глазам.
— Ты чего энто мене суешь, ногайская твоя морда? — зловеще прошипел он, выкатывая глаза и наливаясь багровой синью ярости, — Да я тебе за такие шутки...
— Сдача мал-мала нада, — повторил с меньшей уверенностью ногаец, крайне удивленный внезапной сменой настроения у бородатого казака.
— Я тте! — замахнулся пудовым кулаком дюжий казачина, и плохо бы пришлось щуплому ногайцу, не вмешайся в их торговый разговор Микал.
— А ну покажи, что там такое? — протянул он руку, и голос хорошо одетого молодого казака звучал так властно, что пожилой казаки не посмел ослушаться.
— Картинку какую-сь хотел всучить заместо денег, сволочь, — прорычал оскорбленный наглым обманом владелец соли, протягивая добровольному переводчику радужную бумажку.
«Так это же те самые ярлыки, что лежали в сумке купца, когда он приезжал в гости к отцу!» — вспомнил Микал, разглядывая золотистого двуглавого орла на голубовато-зеленом с оранжевым отливом фоне мануфактурной этикетки.
Люди, подобные Микалу, никогда не задумываются надолго, как поступить при тех или иных обстоятельствах. Еще не зная, как он воспользуется этим благодатным случаем, а уже то самое чувство, которое в народе называется шестым, успело шепнуть ему, что дичь близка и что охотник на горячем следу.
— Кто дал тебе эту фальшивку? — грозно насупил он брови и протянул к приплюснутому носу незадачливого покупателя раззолоченный ярлык с царскими вензелями и гербом.
— Рус купец дала, когда в степ приезжал, корова покупал, — ответив растерявшийся вконец ногаец. Он переводил испуганный взгляд узких глаз с одного казака на другого и нервно переступал с ноги на ногу.
— Он худой и длинный, как чабанская ярлыга? — стал уточнять приметы мошенника-купца Микал.
— Не... сапсем наоборот. Вот такой брюха у него, — ногаец сделал руками вращательное движение перед своим провалившимся до самого позвоночника животом. — Богатый купец: у него этот денга — целий сумка.
— За такие деньги тебя посадят в тюрьму, понял? — припугнул Микал темного бурунского жителя.
— Зачем моя в тюрьму? — встревожился ногаец, беспомощно озираясь вокруг. — Наши все такой денга. Купец очин карашо плати за корова. И осетин много плати. С ним приезжал, тоже пузатый и уши вот так, — ногаец приставил к своим ушам ладони.
— Не отпускай его, пока я не вернусь, — приказал Микал торговцу солью. — Это государственный преступник, фальшивомонетчик.
— Пущай спробует тольки двинуться, я с него в один момент дух вышибу, — пообещал казак и вынул из–под соломы своей телеги кавалерийский карабин.