— На тот сторона, — невозмутимо ответил армянин и ткнул палкой в обратном направлении.
— Ой, мамочки! — Стешка испуганно округлила глаза. — А зачем же я на эту сторону перлась?
Носильщик презрительно передернул узкими плечами. В это время на колокольне Стефановского собора пробил колокол. Степан взглянул на солнце — оно уже взобралось на макушку побуревшей акации и готовилось подняться еще выше. Надо спешить на базар. И так сколько времени потерял зря. Он повернулся, чтобы идти дальше, но очередное зрелище, удержало его на месте. Звеня цепями и хлюпая грязью, по проспекту со стороны тюрьмы брела колонна арестантов, сопровождаемая верховыми жандармами. У Степана сами собой дернулись лопатки и заныли запястья рук, словно к ним прикоснулось кандальное железо.
— Охо-хо! — громко вздохнула Стешка. — И куда их, горемычных, ведут?
— На курорт, тетка! — ответили тотчас из толпы заключенных бодрым голосом. — На полный царский пенсион.
По толпе кандальников прокатился невеселый смех.
— Молчать! — крикнул конвойный с лычками на погонах, наезжая на толпу и угрожая плеткой.
— На губы нам еще кандалы повесьте, тогда молчать будем, — предложил все тот же голос из толпы.
— Молчать! — снова крикнул конвойный и повернул коня в Стешкину сторону. — А ты, дура, чего зря языком ляскаешь? Не видишь разве, на какой курорт эту братию гонят? Всыпать бы тебе горячих.
Казалось, только этого и нужно было казачке, не успевшей еще остыть после ссоры с носильщиком.
— Всыпь своей жене, толстомордый дьявол, чтоб она от тебя к другим не бегала! — затараторила она на всю улицу к несказанному удовольствию арестантов и обывателей. — Я тебе не какая–нибудь каторжная, а терская казачка.
Конвойный побагровел от злости. Привстав на стременах, замахнулся плеткой на ядовитую бабу, но чья–то рука ухватилась за повод уздечки.
— Задавишь человека, — укоризненно сказал жандарму Степан, дрожа от возбуждения.
Вот так же пять лет назад в Москве на Красной Пресне во время кровавых событий 1905 года налетел на него верховой казак, взмахнул саблей. И не сносить бы головы Степану Журко, царскому солдату, перешедшему с началом революции на сторону восставших рабочих, если бы не схватился вгорячах за уздечку. Встал на дыбы ошалевший от стрельбы казачий конь и опрокинул Степана навзничь. Тем и спас от смерти. Потом он с боевой дружиной Комарницкого долго еще удерживал баррикаду, пока не подловила его вражеская пуля. Очнулся в больнице. Вместо сестры милосердия увидел возле своей койки солдата с винтовкой.
Жандарм, вырвав повод из Степановой руки, давно уже следовал за удаляющимся этапом, а сам Степан все стоял на одном месте и никак не мог прийти в себя от нахлынувших воспоминаний. Орловский централ, вагон с зарешеченными окнами — давно ли все это было?
— Хоть и убивцы, а тоже люди, — снова вздохнула Стешка, когда полностью иссяк запас проклятий, посылаемых конвоиру.
— Говоришь сама не знаешь что, — дернул щетинистой щекой долго молчавший носильщик. — Это же политические. Видишь, ево жандармы ведут, а не просто солдаты.
— Какая разница, — шмыгнула носом Стешка, — раз в чепях, стал быть, дурные люди.
— Сам ти дурной баба. Они же за правду на каторгу идут. За то, чтобы тебе с твоими детьми легко жить стало.
Стешка на этот раз не обиделась за «дурную бабу». — А ты почем знаешь? — воззрилась с любопытством на сведущего армянина.
— Знаю, — блеснул тот белками глаз. — Мой брат тоже в тюрьма сидит. Он флаг нес, когда во Владикавказе револуция бил. Он никого не убивал. А я убью.
— Кого ты убьешь? — смерила взглядом щуплого армянина Стешка.
— Дулуханова убью, Туескова убью. Всех кровососов убивать буду.
— А я бы Евлампия Ежова кончал, — вступил в разговор Денис, по-прежнему кривя в болезненной гримасе лицо и прижимая к животу руки.
Стешка дико взглянула на мужа.
— Куда крестьяне, туда и обезьяне, — всплеснула она руками. — Куренку голову не отрубит, а тоже пикает, шаболда наурская.
— За что ж невзлюбил Евлампия? — заинтересовался Степан.
Денис пожевал сухими губами, искоса посмотрел на супругу:
— А кто его в станице любит, ну, скажи, Стеша? Нечто поп да атаман с помощником — они с ним вместе пьют. За помол гребет чуть ли не по ведру с мешка. Вся наша стодеревская гольтепа у него в долгах, как в этих самых... Да что говорить, живоглот и есть.
— Это верно, — согласилась с мужем Стешка и с надеждой взглянула на здоровяка-незнакомца. — А ты далече, добрый человек?
— На базар тороплюсь. А что?
— Да мы с Денисом тоже туда идем. Только... — женщина на мгновенье замялась, — нам бы в аптеку забежать.
Степан понимающе рассмеялся.
— На тот сторона нужно? — спросил он на манер стоящего рядом армянина.
Стешка утвердительно кивнула головой, замотанной байковым одеялом.
— По пять копеек с каждого пассажира за один рейс, — выдвинул в шутку условия новоявленный носильщик.
— Да чума с ними, с этими грошами. Не они нас, а мы их, чай, зарабатываем. На тебе гривенник, только перетащи назад через эту проклятую грязь, холера ее задави.
— Ну, держись, терское казачество! — весело крикнул Степан и, подхватив под мышки обоих супругов, словно снопы, понес их через проспект цесаревича Алексея.
— Был казак, да весь вышел, — скривился Денис, болтая тощими ногами.
— А что так? — спросил Степан, с трудом преодолевая грязевый рубеж.
— Дед мой был казак. Отец сын казачий. А я... — тут Денис дал себе столь неожиданное определение, что Степан едва не уронил его в грязь, зайдясь от хохота.
— Я ведь и курице голову не отрублю, правильно Стеша сказала давече, — продолжал Денис, уже стоя на тротуаре. — И больной я дюже. Вот тут под ребром колет, будто гвоздем. Дохтур сказал, рак у меня в животе.
— Камень у тебя в печенке, скорей всего, — высказал предположение Степан.
— Чего? — поразился Денис. — Смеешься ты, парень? Откель он возьмется? Слава богу, — тут Денис перекрестился, — до каменьев пока не дошло, хлеб едим, хотя и аржаной.
— Ну, а если не камень, то катар желудка.
— Катарь, дохтур сказал, бывает только у тех, кто благородное вино пьет, — возразил больной, — а мы больше на чихирь да на раку нажимаем.
— Помолчал бы, Денис, лучше послухай, что умные люди скажут, — вмешалась в разговор Стешка и тепло посмотрела на незнакомца. — Ты, милый человек, видать, знающий и грамоте обучен, погляди, что тут в бумажке написано.
Степан взял в руку протянутый ему рецепт.
— «Олеум рицини», — прочитал вслух латинскую пропись.
— Чудно, — удивилась Стешка. — А как по-нашему, по-казацки?
— Касторка.
У Стешки от неожиданности отвисла губа.
— Матерь божия! — воскликнула она. — Это выходит, я за касторкой по такой грязе перлась? Да у меня ее дома на божничке целая бутылка стоит. Вот же чертов кацап! Рубль схапал, а взамен касторки выписал, чтоб на тебя самого напала эта самая...
Затем снова обратилась к Степану:
— Може, ты посоветуешь чего–либо от хвори?
— В медицине я не силен, — ответил Степан, — а посоветовать могу. Бабка у меня, покойница, больных травой лечебной пользовала. Хорошо помогала. Попей–ка ты, брат Денис, соку от квашеной капусты. Вместо чихиря по стакану два раза в день. Да сделай отвар из шиповника. Попробуй, старина. Если и не поможет, то и не повредит. Терять–то тебе нечего.
— Терять, ты правду сказал, мне нечего, — согласился Денис. — Вот только фамилию жалко. Мой прапрадед Егор Невдашов с самим Пугачевым из моздокской тюрьмы бежал, знатный казак был. Ну, прощай, дай бог тебе здоровья. В Стодеревскую приедешь за чем–либо, забегай в мой курень.
«Так это же тот самый Денис, про которого рассказывал Тихон Евсеевич», — догадался Степан и, пожав худую Денисову руку, зашагал как можно быстрее к базарной площади.
Она по-прежнему гудела на разные голоса и переливалась всеми красками. Арба с Красавцем тоже на прежнем месте. Сам Чора отмеривает жестяной банкой просо очередному покупателю.