— Смотри, чтоб на том самом месте. Да жандармам не попадись.
* * *
Первым повели на допрос Степана. Идти было недалеко: полицейский участок находился по соседству, между базаром, тюрьмой, городской управой, мировым судом и церковью. Такая сосредоточенность главных административных центров отнюдь не случайна, в ней заложен глубокий смысл. Куда направляется человек в начале своего бытия? В церковь. А куда он придет в его конце? Опять же в церковь. Если человек на протяжении своего бренного существования не размышляет о его тяготах, а полагается во всем на волю отца небесного, то, ему вполне достаточно упомянутого учреждения с христианским символом на маковке. Здесь он регулярно выстаивает душеспасительные службы, причащается, венчается, соборуется. Одним-словом, он всю жизнь находится в поле зрения недремлющего духовного пастыря, который не даст своей овце заблудиться в дебрях пороков и непослушания сильным мира сего.
Ну, а если человек начинает думать да еще задавать при этом вопросы типа следующих: «Почему у купца Неведова в мошне тысячи, а у плотника Егора Завалихина — копейки?» Или того хуже: «Зачем нам монархия, если, мы желаем иметь конституционное правительство?» Вот для таких–то мыслителей-еретиков и поставлена рядом с церковью тюрьма. За ее железными решетками можно думать и мечтать сколько угодно и о чем угодно, только не о скорейшем освобождении, ибо мировой суд, здание которого возвышается тут же неподалеку от тюрьмы, не столь сурово наказывает мошенников и убийц, сколь вольнодумцев.
Ну, а для чего, в таком случае, вписалось в этот административно-карательный ансамбль пожарное депо? Для символа. Попробуйте, мол, господа вольнодумцы, только заронить в сердца людей искру ненависти к своим угнетателям — тотчас хлестнем по этой искре тугой струей из пожарного брандспойта.
— За что меня арестовали, ваше благородие? — обратился Степан к сопровождавшему его околоточному.
— Отставить разговоры! — крикнул тонким голоском Драк, выпячивая грудь и задирая острую, как у мышонка, мордочку. Он и всем остальным сильно смахивал на этого маленького серого зверька с той лишь разницей, что замашки у него были не мышиные, а скорее кошачьи. При своем малом росте сей облеченный властью муж обладал огромным самомнением.
Приведя арестованного в участок, прапорщик нерешительно затоптался в коридоре перед кабинетом начальника полиции. За дверью слышался его гневный голос и еще чей–то, смиренный, заискивающий.
— Ты у меня узнаешь, каналья, как ярлыками вместо денег расплачиваться! — неистовствовал пристав, вызванивая шпорами по половым доскам.
— Ай, господин пристав, шутки не понимаете, мы же с вами не один год знаем друг друга. Нашли кому верить — этим степным прохвостам. Я же пошутил с этими глупыми ногайцами, — оправдывался собеседник пристава, и его голос показался Степану знакомым.
— Amicus Рlаtо, sed magisamisa veritas [68], как говорили древние римляне. Чем ты докажешь, что это была шутка?
— Вот, пожалуйста... — за дверью прошелестели какие–то бумажки. После чего начальник полиции удовлетворенно крякнул и сказал более низким тоном:
— Ну, смотри у меня, шутник. В следующий раз за такие шутки голову оторву.
После этого открылась дверь, и из нее вывалился купец второй гильдии Григорий Варламович Неведов, потный и красный, как разваренный рак.
— Страшен во гневе, яко лев рыкающий, — подмигнул он околоточному и, даже не взглянув на арестованного, торопливо прогремел сапогами по дощечкам крыльца.
— Разрешите? — Драк заглянул в приоткрытую дверь и щелкнул каблуками. — Господин капитан, преступник доставлен по вашему приказанию.
— Хорошо. Оставьте нас одних, — махнул рукой сидящий за столом пристав, усатым, выхоленным лицом и горделиво-презрительной осанкой поразительно, похожий на висящий у него над головой портрет императора Александра Третьего. Такие же стеклянные бесчувственные глаза, такой же прямой красивый нос и тяжелый подбородок. Только вместо роскошных эполет на плечах у царского двойника узкие серебристые с красной окантовкой погоны.
— Садитесь, — двойник покойного царя милостиво кивнул на табурет.
Степан сел.
Пристав некоторое время сосредоточенно перебирал бумаги в папке.
— С каким заданием приехали из Ростова и от кого получили соответствующие инструкции? — пристав поднял на арестованного равнодушные глаза.
— Я приехал из Витебской губернии, господин начальник, по сапожному делу, а не по инструкциям. Погорели мы прошлой зимой, все начисто сгорело, одна только труба торчит. Сапожник я.
Пристав словно согласился, задумчиво покивал головой:
— Телятей прикидываетесь? А еще лучше прикинуться дураком... Какую и куда возили запрещенную литературу?
«Разнюхали!» — екнуло в груди у допрашиваемого. Тем не менее он пожал плечами:
— Ничего не знаю, ваше благородие.
— А о чем вы говорили с Битаровым на Пасху?
Степан оживился:
— Да о том, как на хуторе живу. Вот подработаю...
— С какой Осетинской группой ваш приятель установил связь? Отвечайте быстро.
— С группой? — удивился допрашиваемый. — В Черноярской, рассказывал, у него родня. Он собирался съездить, чтобы не терять связей...
— Где познакомились о Битаровым?
— Да в хуторе же и познакомились, на свадьбе у Михела Габуева, тот внука женил. Хороший человек Темболат, учитель хороший. Астрономией с ним занимаюсь. Не пойму, ваше благородие, почему нас забрали.
— Откуда знаете, что он тоже арестован?
— Как же не знать, если он со мной на одних нарах.
Пристав вскочил со стула, дернул усом:
— Остолопы, дух с них вон! Даже здесь ума не хватило. Вот же дал бог помощничков...
— Схватили, господин капитан, как какого–нибудь разбойника на улице, даже домой не дали зайти. Что в хуторе подумают? — продолжал между тем Степан. — А вы, случайно, господин капитан, не сродни им?
— Кому? — встрепенулся пристав.
— Да вот ихнему величеству, — Степан благоговейно показал пальцем в сторону царского портрета.
Пристав сдержанно улыбнулся, поправил под кадыком воротник кителя, в его мерзлых глазах появились проталинки.
— Что, похож?
— Как две капли воды, ваше благородие. Не может быть, чтоб не было какого сродства.
— Весьма отдаленное, — снисходительно поморщился двойник покойного императора. — Что–то там в пятом колене... Гм, так какую вы читали с вашим другом антиправительственную стряпню?
— Помилуй бог! — с выражением ужаса на лице воскликнул Степан.
— Кто может радоваться падению царизма, а? — перегнулся через стол хитроумный следователь.
Степан почувствовал, откуда дует ветер и, не мешкая, направил в нужном направлении парус своей лодки.
— Отщепенцы, ваше благородие, — с готовностью выпалил подследственный.
— Какие отщепенцы? — удивился пристав.
— Русские по рождению, но не по духу, — снова отчеканил Степан. — А еще инородцы, присоединенные в разное время силой оружия к России.
— Это что же, так в большевистской прокламации написано?
— Никак нет, господин капитан, так пишет газета «Казачья неделя».
— Значит, вы читали разрешенную газету?
— Ее самую. Караулов редактор, из станицы Терской казак.
— Гм... а стихи?
— Читали и стихи. Осетинского поэта. Складно сочиняет, вот послушайте:
Зима и нас не миновала,
В рост человека выпал снег,
И злая стужа с перевала
Уж замостила русла рек.
Здесь ночи тягостны и долги...
— Довольно, довольно, — сморщил нос начальник полиции, словно собираясь чихнуть. — Я и своих–то поэтов терпеть не могу. Все они вольнодумцы и мятежники. «Пока сердца для чести живы!» — с ложным пафосом продекламировал «его благородие» и с чувством плюнул в урну. — Вы вот что... можете пока идти, — сказал после некоторого раздумья пристав и крикнул в направлении двери: — Прапорщик Драк! Уведите арестованного и приведите другого.