— Э, была не была, как говорил наш вахмистр Кузьма Жилин, — махнул рукой Казбек, употребив любимое выражение отца, и вскоре его лохматая, наполовину облезшая шапка уже мелькала рядом с Басиловым картузом в зарослях прошлогоднего бурьяна. Если бы Казбек оглянулся в ту минуту, он увидел бы, как из того же бурьяна вышел, держась за штаны, бледный от перенесенных страданий Гаги и с чувством погрозил кулаком ему вдогонку.
Возле хаты Якова Хабалонова полно молодежи, преимущественно мальчиков-подростков: взрослые парни на войне, а их невестам какой же праздник без женихов? Мальчишки толпятся у порога и ждут, когда им позволят перешагнуть через него старшие. Скорей бы уж вырасти, чтобы можно было вот так же сидеть за столом с мужчинами и есть копченую рыбу — сколько захочется.
— Заходите, дети мои, да будет к вам милостив Уацилла, — это Яков Хабалонов, седой и важный, появился на пороге.
Казбек с толпой сверстников протиснулся в душное от множества людей помещение, стараясь не попадаться на глаза сидящему за столом отцу. Правду сказал Басил: на столах полно еды и выпивки. Вокруг столов чинно сидят мужчины. В руках у старшего, возглавляющего стол Михела Габуева большая румяная пышка.
— Боже! тебе мы поручаем себя, святой Уацилла. Сегодня народ тебе молится, и ты дай им жизнь, сытую хлебом, чтобы могли они справлять свадьбы и приносить тебе жертвы, — поднял он пышку на уровень груди и повернулся к замершим у порога юным согражданам: — Уа, ребята, вам что надо?
— Хор-хор [4]! — дружно прокричали в ответ мальчишки, а звонче всех прозвучал в этом хоре голос Казбека.
Михел удовлетворенно огладил бороду и, захватив горстью фасоль из миски, трижды осыпал ею головы мальчишек со словами: «Пусть бог вас всегда оставляет сытыми хлебом». Проделав эту процедуру, он предоставил слово старшему хуриевского рода, в чьем доме будет отмечаться праздник Уацилла в следующем году. Тот поблагодарил собравшихся за оказанную ему честь и, взяв в руки чашу с брагой, поднёс ее к своим усам. В это время сосед по столу взял другую чашу и стал лить ему на бритую голову брагу с таким расчетом, чтобы она стекала по лбу в чашу пьющего. После чего ее отдали ликующим от такого щедрого подношения мальчишкам. Они гурьбой вывалились из хаты во двор и принялись пировать, по примеру взрослых сопровождая питье браги тостами: «Пусть вас, друзья, каждый день угощают родители вкусными пирогами, а не палками».
Тем временем мужчины в доме принялись за араку. Пустили турий рог по рукам пирующих — зарумянились у них лица, пустили второй — расправились согнутые тяжелой работой плечи, пустили третий — засверкали вдохновенно глаза.
— Хе! Разве мы сейчас живем так, как жили наши предки, — рокочет в ухо деду Чора раскрасневшийся от выпивки старик Гиши Кельцаев. — Клянусь Уациллой, мой дед был самым богатым человеком на Кавказе. Какой у него был большой дом! Ах, дом так дом! А какая красивая у него была конюшня, цэ, цэ! Такая длинная, что когда в одни двери загоняли жеребых кобылиц, то в другие двери их жеребята выходили уже взрослыми конями. Их прямо у дверей седлали джигиты и сразу — в поход.
Чора восхищенно крутит круглой, заметно полысевшей за последние годы головой и рассказывает в свою очередь, какая красивая и длинная палка была у его деда. Когда, бывало, во время уборки хлебов небо заволакивали грозовые тучи, дед надевал на палку шапку и разгонял их во все стороны. — Куда же он ставил на ночь такую длинную палку? — удивляется Гиши.
— Клал на крышу вашей конюшни, — сощуривает и без того узкие глаза Чора, из которых так и сыплются в собеседника смешинки-искры.
За столом — шум, смех, возгласы одобрения.
— Давайте, братья, споем песню! — кричит, перекрывая этот шум, Мате Караев. — Запевай, Чора.
Чора поднялся, приложил растопыренные пальцы к разнокалиберным газырям своей видавшей виды черкески:
— Спасибо, братья, за высокую честь, но я уже не гожусь в запевалы. Мой голос стал шершав и груб, как вот эта кукурузная кочерыжка в горле графина. Позовите лучше другого певца.
— Кого же мы позовем? — вскричали пирующие. — Кто лучше Чора сможет нам спеть «Песню одинокого»?
— Позовите Данелова сына, знаю что говорю.
Привели Казбека, поставили у стола — садиться за стол ему не положено, — налили вместо араки в рог пива: пей и пой. И Казбек запел про одинокого джигита, не имевшего родственников. Звонкий голос его взметнулся к потолку весенним жаворонком. Ах, как хорошо поет этот тонкошеий, худенький мальчишка! Даже слеза прошибает от его песни. До чего же жалко одинокого джигита, на которого напали с кинжалами семеро гордых братьев из чужого рода.
— Ма хур, — обратился к певцу Михел Габуев, когда тот закончил песню, — ты хорошо усладил наши сердца, да будет твоему отцу за это милость божия.
При этих словах сидящий за столом Данел гордо развернул плечи. Ему и в голову не пришло, что сын пришел на праздник без разрешения хозяев.
— Отдохни немного, прежде чем ты нам споешь песню про Батрадза, и возьми вот это, — закончил свою речь старший стола и, взяв со стола кусок пышки с рыбой, протянул малолетнему солисту. Казбек взял угощение, незаметно сунул рыбий хвост в карман длинного до колен дырявого пиджака, заменявшего одновременно бешмет и черкеску, сам принялся есть пышку, время от времени отламывая от нее куски и пряча туда же.
К нему снова подошел Михел.
— Лаппу, зачем ты кладешь в карман хлеб? — спросил он строго.
Казбек покраснел, опустил голову.
— У меня товарищ голодный, ему хочу дать, — ответил тихо.
У Михела разгладилась на лбу суровая складка.
— За то, что любишь товарища, ты молодец, — он взял со стола хлеб. — Вот тебе целая пышка, иди к товарищу и накорми его.
— А кто будет нам петь песни? — раздались голоса.
Михел поднял руку.
— Он вернется к тому времени, а пока, братья мои, — тут он прошелся взглядом по опорожненным бутылям, — проведем суд над провинившимися хуторянами... Латон Фарниев купил тачанку, он должен принести четверть араки и миску фасоли.
— Ау, господин судья, — удивился Латон. — Да ведь тачанка давно уже развалилась, от нее осталось только одно колесо.
У судьи дрогнули уголки губ от сдерживаемой улыбки.
— Вот за то, что не сберег остальные колеса, и принесешь штраф, — ответил он, а все остальные участники праздничного суда зашлись от хохота.
Хорошо, если бы праздники — каждый день. Вот так бы всегда есть вволю пшеничные лепешки с копченой рыбой, петь песни — и ничего не делать.
Казбек обсосал рыбью косточку, вытер пальцы о штаны, со вздохом посмотрел на солнце: оно еще высоко, а ему нужно возвращаться на каргиновский двор.
— Зачем спешишь? Может быть, ты будешь играть в абреки со своими телятами? — удерживал его Басил. — Пойдем лучше на Священный курган, все мальчишки туда идти собрались.
— Боюсь, Басил, — снова вздохнул Казбек. — Что если Аксан вернется, а меня нет.
— Хе! Как он вернется, если в Бугулове тоже Уацилла празднуют. Пойдем на Священный курган. Я тебе дам свою шашку, которую мне сделал старший брат. И ребятам скажу, чтобы тебя сегодня Зелимханом выбрали.
Это уж было слишком. Такого соблазна не способно выдержать человеческое сердце.
— Э, была не была, как говорил наш вахмистр Кузьма Жилин, — сморщил Казбек тонкий, как у отца, нос и махнул рукой. Ничего не случится с этими телятами. Они отгорожены от своих матерей прочной загородкой. Под ними сухая подстилка, а над ними теплое солнечное небо — что им еще надо? А что сам он ушел с база без спроса, так сегодня же праздник да и самого хозяина нет дома — не у кого было отпроситься. Можно бы, конечно, подойти к хозяйке, но она зла на него за просяные чуреки и вряд ли уважила бы его просьбу.
Вначале мальчишки играли на Священном кургане, потом перебрались на Куру, где повстречались со сверстниками из армянского села Эдиссии и в непродолжительном, но жарком бою с ними выяснили, что последние имеют такие же права на эту мелкую степную речушку, как и джикаевцы, о чем красноречиво свидетельствовал синяк под глазом у Басила Татарова, полученный им от противной стороны при решении этого спорного вопроса. Одним словом, когда Казбек, пытаясь оставаться незамеченным, перелезал через каргиновский плетень, солнце уже так низко висело над землей, что живущим у горизонта людям, по всей видимости, нужно было нагибаться, чтобы при ходьбе не задевать за него головами.