— Да, конечно, — признался Бичерахов. — Ведь вы меня совсем не знаете. Почти не знаете, — поправился он.
— Ну, это не совсем так, — побарабанил пальцами по столу помощник комиссара фронта, — если принять во внимание наших общих знакомых.
— Кого вы имеете в виду?
— Ну, хотя бы Караулова или того же Бьюкеннена. Кстати, как поживает ваш братец Лазарь Сабанович? Он тоже, как это ни странно, пользуется благосклонностью английских дипломатов.
Только теперь вспомнил Бичерахов, где же он видел этого человека. В секретариате русского посольства в Лондоне!
— «Фомка и на долото рыбу удит: тут сорвалось, так там удалось», — потер довольно руки Гойтинский. — Каждый щиплет свою Синюю птицу с того боку, с какого она подвернулась. Не смущайтесь, господин полковник, и благодарите судьбу за то, что вас не забывают ваши друзья. Вам ли, врожденному дипломату, ковыряться в каких–то броневиках... Теперь — о деле. После нашей с вами беседы вы отправитесь в штаб Северного фронта, он находится в Пскове. Вы не очень устали с дороги?
— Я готов отправиться к месту назначения, — Бичерахов приподнялся над креслом. Но Гойтинский попросил его остаться.
— Не торопитесь, мой друг. Между нами говоря, ваш приезд туда ничего уже не изменит в надвигающихся событиях. Вы ничего не заметили в городе?
— Приподнятый дух у военной братии, как бывает перед генеральным наступлением? — ответил в форме вопроса Бичерахов.
— Вот-вот! — воскликнул, словно обрадовался, первый помощник фронтового комиссара. — Именно, наступление! Оно уже началось. Только что пришла телеграмма от Станкевича: из Пскова двинулся в неизвестном направлении 3-й казачий корпус. Думаете, действительно направление неизвестно? Как бы не так-с. — Гойтинский понизил свой и без того глухой голос до шепота. — Корпус двинулся на Петроград, понятно? И не сегодня-завтра Корнилов направит туда же главные силы. Для государственного переворота-с...
— Позвольте, — нахмурился Бичерахов, — вы так спокойно об этом говорите, словно вам безразлична судьба правительства.
— Хе-хе-хе! — затряс бородой Гойтинский. — Нельзя же в самом деле серьезно говорить о правительстве этого опереточного кривляки. Керенского вот-вот прихлопнут большевики. Так пусть его прихлопнет Корнилов, а заодно с ним и большевиков. Одним выстрелом — двух зайцев!
— Но ведь это измена, — возразил Бичерахов.
У Гойтинского в глазах сверкнули хищные огоньки, хотя губы его по-прежнему растягивала ласковая улыбка.
— А альянс с английскими посланниками это, по-вашему, от избытка патриотического чувства? Вы же умный человек, Георгий Сабанович... Вы давно не были на Кавказе? — переменил разговор Гойтинский.
— С начала войны.
— А я вообще никогда не бывал там. Говорят, весьма гостеприимный край. Кстати, как поживает атаман Терского войска Караулов?
— Я его также давно не видел.
— Славный человек. Знаю его по Государственной думе... Но мы несколько отклонились... Вступив в должность, постарайтесь не мешать командованию в ратных делах. Да не забудьте связаться с местным Советом: в нем большинство наших людей. Клембовского, командующего Северным фронтом, берите за жабры смело, он колеблется, но в конечном счете наш мужик. А вот с Бонч-Бруевичем обойдитесь поделикатнее: у него брат — красный, да и сам он сиреневого цвета, в любой момент может переметнуться к большевикам. На вокзал вас отвезет наш шофер. «Фиат» стоит у левого крыла здания.
— Мне можно идти? — поднялся Бичерахов.
— Да, пожалуйста, — встал из–за стола Гойтинский и проводил своего гостя до двери.
Бичерахов вышел из кабинета, покачал головой: «На одних подметках семерым господам служит», — подумал он о первом помощнике фронтового комиссара, направляясь к лестнице.
«Фиата» у подъезда не оказалось. Бичерахов закурил папиросу и в ожидании автомобиля стал прохаживаться под сенью растущих перед дворцом берез. На душе было пакостно. Гойтинский не зря намекает на его связь с английским послом. Пусть не все, но кое–что этому вертлявому проныре известно: не об одних лишь туманах и закупленных автомобилях говорили в Лондоне осенью 1916 года представители союзнических держав. Немалое место в их беседе занимал вопрос об отделении Северного Кавказа от России и образовании самостоятельного Терского казачьего государства, президентом которого мог стать человек, пользующийся поддержкой правительства Великобритании и разделяющий его точку зрения на этот вопрос. Предстоящая служба при штабе Северного фронта тоже не вызывала радужного настроения. Во-первых, налицо прямая измена пусть неуважаемому, но все же правительству, во-вторых, неизвестно как поведет себя Корнилов, захватив государственную власть. А вдруг он восстановит монархию, против которой меньшевик Бичерахов боролся в свое время? И все же прав Гойтинский: лучше военная диктатура и даже самодержавие, чем власть большевиков.
Внезапно ход его мыслей прервал цокот копыт. Бичерахов оглянулся и увидел подскакавшего к ставке всадника-горца. Вздыбив коня, он лихо соскочил с него, и в глаза прогуливающемуся полковнику сверкнуло солнце, отраженное полным бантом Георгиевских крестов и медалей, висящих на газырях его черкески. Привязав коня к березе, георгиевский кавалер подхватил левой рукой богато украшенную серебром шашку и легко взбежал по ступеням подъезда. В это время из дверей выходил генерал. Увидев перед собой полного георгиевского кавалера, он первым отдал ему честь.
— Каков, а? — выразил он свой восторг вслух, обращаясь к Бичерахову.
— Геройский хорунжий, ваше превосходительство, — подтвердил тот.
— Вот именно — геройский. Орел! — поднял палец кверху его превосходительство и грузно плюхнулся на сидение своего лимузина.
Генерал уехал, а Бичерахов вновь заходил по дорожке от березы к березе.
— Анцад арлауу, халер да фахасса! [28] — раздалась у него за спиной осетинская речь, и, обернувшись, Бичерахов снова увидел героя-хорунжего. Он стоял возле своего коня и подтягивал седельную подпругу,
— Да бон хорж [29], — сказал Бичерахов, подходя к нему и протягивая руку.
— Здравия желаю, ваше высокоблагородие... — вскинул ладонь к папахе георгиевский кавалер, но тут же поняв, что перед ним стоит осетин, улыбнулся и пожал руку. — Салам [30].
— С Терека родом?
— С Терека, — подтвердил хорунжий. — Из Моздокского отдела.
— А из какой станицы?
— С хутора Джикаева. А вы?
— Из Новоосетинской станицы. Может, слыхали про Бичераховых?
— Как не слыхать. На скачках в Моздоке первые призы брали. Клянусь моим попом, который чуть не утопил меня в купели, — вскричал казак обрадованно, — я узнал вас, ваше высокоблагородие! Вы Георг Бичерахов.
— А вы... — Бичерахов прищурил светло-карие глаза, стараясь по чертам лица определить род и фамилию случайно встреченного земляка. — Уж не Васо ли Хуриева старший сын?
— Нет, господин полковник, — рассмеялся казак, — я сын Тимоша Хестанова. А зовут меня Микал.
— Кстати, вы не хотели бы, Микал, стать моим адъютантом?
— Это не от меня зависит, ваше высокоблагородие. У меня ведь есть командир бригады.
— А кто у вас командир бригады?
— Генерал Мистулов.
— Эльмурза! Отцы небесные! — Бичерахов шутливо воздел руки к небу, — И где же находится ваша бригада?
— На станции. Грузится в эшелон.
— Куда же она направляется?
— Не могу знать, ваше высокоблагородие.
— Я бы хотел встретиться с вашим генералом. Проводите меня к нему.
Микал растерянно перевел взгляд с полковника на коня и обратно.
— У меня только один конь, — сказал он с притворным вздохом.
— А мы прогуляемся пешком, тут не очень далеко. Кстати, по дороге — расскажете, за какие подвиги удостоились таких высоких наград.
— Хорж, — кивнул папахой Микал и, взяв в руку повод уздечки, пошел рядом с полковником.
Степан брился, сидя на койке в «кубрике» — классной комнате, превращенной революционной братвой в общежитие. Хороший этот парень Малюгин. Энергичный. Находчивый. За несколько дней, проведенных в его обществе, Степан успел побывать с ним чуть ли не во всех районах столицы. Объездил все заводы и склады, даже в Кронвернском арсенале побывал, что находится рядом с Петропавловской крепостью. Кое–что достал. Будет теперь чем вооружить моздокскую Красную гвардию. Осталось только разжиться товарным вагоном для груза и можно отправляться восвояси. При мысли о доме у Степана дрогнула рука и он чуть было не порезался. Вместо своих глаз увидел в осколке зеркала глаза жены, большие, печальные. Зря он ее обидел...