— Сделаю, как ты сказал, — приложил ладонь к груди Бето.
У Микала тяжело на душе. Там, за окном, звенит гармоника, и хлопают ружейные выстрелы, а тут сиди в одиночестве, словно зверь в клетке, и представляй себе, как какой–нибудь Умар Тапсиев носится на носках вокруг какой–нибудь Зарины Цаликовой в водовороте стремительной лезгинки под выкрики стонущей от восторга толпы. Млау, конечно, тоже там, на пустыре возле бабки Бабаевой. А может быть, она сидит у себя в хадзаре и вот так же глядит в окно на центральный колодец? Муж и свекор на кувде, она — одна. Что, если незаметно проскользнуть задворками к сакле Баскаевых?
Микал закурил, в волнении заходил по комнате, топча чувяками на полу лунное пятно.
— Может быть, тебе принести холодной говядины, ма хур? — приоткрыла дверь мать.
— Нет, мама, не надо.
Дверь осторожно захлопнулась.
Дальше так продолжаться не может. Сидеть в собственном доме наподобие узника — разве для такой жизни он стремился сюда? Завтра же он уедет из хутора и заберет с собой Млау. Она хоть и плачет от предстоящей разлуки со своими близкими, по согласна ехать с ним куда угодно.
Микал остановился посреди комнаты, затянулся махорочным дымом. А что если… взять да и выйти завтра утром из дома. Пройтись по хутору, посидеть со стариками на нихасе. А потом запрячь в плуг быков да отправиться в поле, как когда–то в юности. Нет, нельзя. Арестуют и в тюрьму посадят.
За окном промелькнула тень, и тотчас задрожало стекло под ударами чьих–то пальцев, а в глубине двора зашелся на привязи хриплым лаем пес.
— Кто там? — раздался в сенях голос матери.
— Открой, Срафин, это я, Мишурат, — ответила тень. — Очень важную новость принесла я в этот дом, да не ржавеет в нем вечно очажная цепь.
Скрипнула дверь, старуха вошла в дом, отдуваясь, плюхнулась на нары.
— Совсем старая стала, — пожаловалась она. — Правду говорят: «Если арба уже не возит дров, она сама идет на дрова». Что я вам скажу, мои зернышки. Давче пришел ко мне Бето Баскаев, спросил, не Микала ли он видел в окне Хестановых?
— Ма хадзар! — испугалась Срафин. — Ну и ты?
— Дура я, что ли, — покривилась Мишурат. — Так я ему и сказала… «Померещилось, — говорю ему, — спьяну». А он усмехается так ехидно: «А тебе, нана, тоже померещилось?»
— Что ж он еще говорил? — встревожилась Срафин.
Старуха обмахнула лицо концом шали:
— Ничего. Ушел домой. Ну а я сюда: дай, думаю, предупрежу на всякий случай нашего ясного сокола.
— Спасибо тебе, — прижал ладонь к груди вышедший из спальни Микал и невольно посмотрел в окно. — Ты добрая женщина.
— Ох–хай, — вздохнула добрая женщина. — Если бы за спасибо можно было купить муки для хомыса.
«Чертова баба», — усмехнулся в душе Микал, подходя к столу и доставая из заветного кошелька золотую монету. Мишурат попробовала монету на зуб, довольно улыбнулась и поспешила к выходу.
— После меня да придет к вам фарн [10], — пожелала она хозяевам на прощанье.
Неспокойно спал Микал в эту ночь. Ему снились змеи. Куда бы он ни шел, всюду на его пути попадались эти мерзкие твари: маленькие и большие, зеленые и черные. Он попробовал спрятаться от них на чердак, но и там увидел огромную змею, обвившуюся кольцами вокруг печной трубы. Он выхватил кинжал и хотел отрубить чудовищу голову, но в это время залаял на дворе пес, и кто–то забарабанил кулаком в оконное сплетение.
— Эй, Тимош, открой дверь! — раздался вслед за стуком голос Данела Андиева.
Микал проснулся, вскочил с постели, на цыпочках прокрался к окну: в свете луны перед порогом и за плетнем на улице гарцевало несколько вооруженных всадников. «Вот это фарн!» — подумал он с грустной иронией, торопливо натягивая на себя верхнее платье.
— Что тебе понадобилось, председатель, в моем доме в такой поздний час? — послышался в сенях хриплый голос отца.
— Открой дверь, поговорить срочно надо, — прокричали снаружи.
— Приходи утром, председатель, тогда говорить будем, — прохрипел отец и слышно было, как он еще плотнее задвинул в скобы дверной засов.
— Не откроешь?
— Нет.
— Тогда мы сломаем дверь.
— Попробуй. Клянусь богом, я еще не разучился стрелять из ружья.
— Ах так! Ты еще грозишься, старый индюк. Эй, Дудар, ломай дверь.
В дверях забухали приклады винтовок.
— Что будем делать, сынок? — перед глазами Микала в свете луны блеснула лысая голова отца. Он подбежал к стене, сдернул с гвоздя двустволку, клацнул курками. — Может быть, спрячешься в подвале?
— Чтобы взяли меня там, как слепого котенка? — ответил вопросом на вопрос Микал, хватая из стола маузер. — Нет, отец, живым я им не дамся.
В дверь загромыхали сильнее. Со стены посыпалась штукатурка, в окнах задребезжали стекла.
— Эй, Микал, трусливый щенок! — снова раздался голос Данела, — выходи скорей, ржавчину с моих зубов хочу смыть твоей кровью.
— Прежде я напьюсь твоей крови, проклятый ингуш! — не вынес оскорбления Микал и, просунув маузер в форточку, выстрелил в гарцующего под заливистый собачий лай всадника. Испуганный выстрелом конь взвился на дыбы, а его хозяин в мгновенье ока спрыгнул с седла на землю и прижался спиной к стене.
— Уа, бичераховский бандит! — скрежетнул он зубами. — Не будь я Данелом Андиевым, если не отволоку тебя в Моздок на веревке, как бродячую собаку. Бей по окнам, ребята!
Тотчас загремели винтовочные выстрелы, звонко посыпались разбитые пулями стекла, а внутри дома раздался истошный женский вопль:
— О горе моей седой голове!
— Огонь! — командовал Данел, посылая пулю за пулей в пустые оконные глазницы ненавистного дома. — Асланбек, прыгай в окно уазагдона! Дудар, ломай быстрее дверь!
«Вот они, змеи, ползут со всех сторон!», — вспомнил свой сон Микал, прячась от пуль за оконный косяк и отвечая на выстрелы выстрелами. Что же делать? Прыгнуть в окно и попытаться спастись бегством? Вряд ли удастся. Не успеешь добежать и до плетня — застрелят. А дверь уже трещит под ударами прикладов — вот–вот ворвутся в нее враги, и тогда — конец. Он невольно вспомнил, как сам когда–то ворвался в Данелову саклю, дверь которой открыл ему юный сообщник Оса, пробравшийся внутрь помещения сквозь дымоходную трубу. А что если?.. От пришедшей мысли у Микала в голове вспыхнула факелом надежда на спасение. Труба! Она ведь разобрана сверху от крыши до самого потолка! Микал подскочил к отцу, отстреливающемуся из ружья у другого окна, шепотом поделился с ним своей мыслью.
— Воллахи! — воскликнул Тимош обрадованно, — сам бог посылает тебе выход. Иди, ма хур, а я тут еще попридержу этих трусливых шакалов.
Микал выскочил в сени, став на четвереньки, заполз в печной зев [11]. В нос шибануло пресным запахом сажи. «Рубль дашь — полезу», — пришли на ум слова юного Осы, совершившего однажды путешествие по дымоходу в канун женского праздника Цоппай. Микал, выпрямившись во весь рост в дымоходе, старался нащупать край кирпичной кладки, однако пальцы всюду натыкались на стенки дымохода, покрытые толстым слоем сажи. Она мягкими лохмотьями сыпалась ему за воротник. Он поднялся на носки и опять не дотянулся до спасительного края. Поставить бы что–нибудь под ноги! Но где ее искать, эту подставку, когда дверь в сени вот–вот рухнет под прикладами врагов.
— О горе мне, горе! — снова услышал он голос матери. «Мать поможет!» — смекнул Микал.
— Мама! — высунул он голову из печного зева, — помоги мне.
— Сейчас, сынок… — Срафин опустилась на колени, стеная и охая, вползла в печь, обхватила руками сыновьи ноги, попыталась оторвать их от печного пода. Но увы! для этого у нее не хватало сил.
— Становись мне на спину, — прохрипела она, кашляя от попавшей в горло сажи.
Микал с содроганием наступил подошвой на хрупкое материнское плечо, опираясь локтями о стенки дымохода, устремился кверху. Он чувствовал, как шаталась под его тяжестью мать, поднимаясь с четверенек. «Даже если в собственной ладони изжаришь для матери яичницу, и тогда ты не окупишь свой долг перед нею», — гласит осетинская пословица. Ага, вот и край… Теперь лишь бы пролезли плечи. Микал с силою подтянулся на руках, выбросил наружу дрожащий от усилий локоть.
11
Осетинская печь существенно отличалась от русской печи. Она находилась в жилой комнате в виде плиты с вмазанным в нее сверху котлом для варки пищи, а ее, похожая на камни топка, с прямым и довольно широким дымоходом — за стеной, в сенях (прим. авт.).