В лавку вошел еще один клиент, снял с себя пиджак и подал старьевщику:
— Меняем, Мойша? Давай придачи на бутылку водки и парадный мундир взамен.
Мойше распялил на руках пиджак, скользйул по нему взглядом и протянул обратно:
— Я же не барон Штейнгель, чтобы за такую рвань давать придачи сорок копеек. Меня проклянут собственные внуки, если я совершу подобную глупость. Двадцать копеек — и выбирай из кучи любой наряд.
— Наживаешься ты на мне, — вздохнул посетитель, беря двугривенный и склоняясь над лежащей в углу лавки кучей тряпья. А Мойше отнес пиджак за ситцевую ширму и снова занялся своим основным покупателем.
— И в самом деле, зачем вам на Кавказе пальто? — ворковал он голубем, словно и не было перед этим никакой, примерки. — Ах, вы из Белоруссии? Чудесный край! Мой хороший знакомый Миневич жил там. Говорит, картошки там много… Там даже поют: «Бульба с мясом, бульба с квасом и так далее»… Сам он, правда, больше любит курицу. Примерьте эти брюки. В них бы только князю щеголять, но для такого хорошего человека… Вот видите — в самый раз. Ваши знакомые в Белоруссии упадут в обморок от зависти при виде такой покупки.
— Портки, как портки, — пробурчал покупатель, без особого восторга, оглядывая пузырящийся на коленях «княжеский» наряд.
— Ну не скажите, — не согласился с покупателем продавец. — В таких штанах только в церковь ходить по праздникам. Сейчас мы подберем к ним соответствующую обувь…
Последнюю подбирали довольно долго — не подходила по размеру. Наконец Мойше извлек из какого–то вороха пару сапог, сшитых, по–видимому, на заказ для сказочного скорохода. Они пришлись покупателю впору. «Вот это ножка!» — изумился Казбек. Такие сапоги ему довелось увидеть много лет спустя в музее: они стояли там в стеклянном ящике. То были сапоги Петра Великого.
— Вы–таки действительно Самсон, — облегченно вздохнул Мойше и пошел за ширму за пиджаком для библейского двойника.
— Сколько ж это все будет стоить? — спросил Шалаш, когда пиджак заменил наконец «вопратку» на его плечах.
— Сущие пустяки, почти ничего, — поспешил успокоить его старьевщик и защелкал костяшками лежащих на столе счетов: — Брюки — рупь, сапоги — пять рублей, пиджак — полтора. Итого: семь с полтиной.
— За што ж семь с полтиной? — удивился Шалаш.
— Я же сказал: брюки — рупь, сапоги…
— Дорого, говорю, — перебил торговца Шалаш. — За такие гроши можно новый костюм купить.
— В Ленинграде, да? — заулыбался Мойше. — Ну так съездите и купите. За один только билет туда–сюда десятку отвалите. Вы ж посмотрите, какой пиджак я вам подарил, это же смокинг, а не пиджак, один только материал знаете сколько стоит?
— Знаем: двадцать копеек, — вступил в разговор Казбек. — Сами только что отдали за него мастеровому двугривенный, а просите — полтора рубля.
Мойше всплеснул руками.
— Мой бог! неужели я ошибся и снял с вешалки не ту вещь? — воскликнул он и в голосе его слышалось неподдельное огорчение. Но он тут же взял себя в руки. — Вы говорите, двадцать копеек… Ну и что, что двадцать копеек. Да ведь этот проходимец взамен своего пиджака набрал разных вещей на целый трояк. Воистину сказано в «Шулхан–арух»: «Пусти козла в огород…» Одно вам скажу: сколько бы не заплатили, вы все равно покупаете по дешевке.
— За такую дешевку можно и в милицию угодить, — припугнул старого спекулянта Казбек.
— А может, в гепеу? — осклабился тот. — К самому товарищу Журко?
— Откуда вы его знаете?
Мойше дробно рассмеялся, словно высыпал орехи в жестяной таз.
— Откуда я знаю этого большого человека? Ого! Об этом вы спросите у самого Степана Андреевича, если он, конечно, не забыл, кто помогал Советской власти в годы гражданской войны.
— А меня вы знаете? — не отставал от старика Казбек.
— Помилуй бог! Откуда я могу знатъ всех живущих на свете шаромыжников?
— Я брат жены Степана Андреевича.
— Ох ун вей мир! — у старика от неожиданности подскочили седые брови к бархатной ермолке, которой была покрыта его голова. — Что ж вы сразу не сказали, кто вы такой, молодой человек.
— А это отец Степана Андреевича, — продолжал Казбек, испытывая острое наслаждение от замешательства старого барыги. — Вчера приехал к сыну из Витебской области. Он тоже любит есть за обедом курицу, но после посещения вашего магазина у него не останется денег и на картошку.
Мойше даже зажмурился на мгновение, показывая тем самым, как он потрясен свалившимися на его седую голову сведениями.
— Ай–яй–яй! — закачал он ею из стороны в сторону и, захватив пальцами свою пегую бороду, стал превращать ее в штопор. — Что же это вы со мной делаете? Ко мне в магазин приходят родные люди Степана Андреевича, а я и не знаю. Как сказано в «Мидраше»: «Ибо какою мерою мерите, такою же отменится и вам». Берите за семь рублей ровно и пусть мой убыток будет вам в радость.
— Это не в «Мидраше» вашем сказано, а в Новом завете в книге от Луки так Христос говорит насчет меры, — поправил старьевщика покупатель.
— А вы почем знаете?
— Я ж бывший псаломщик, кому ж как не мне знать Священное писание.
— Ваше Священное писание переписано из нашего Талмуда, и теперь, как говорится в «Орхот цадиким»: «За наше жито нас же и побито», — притворно вздохнул Мойше. — Нашу веру у нас переняли и ею теперь же нам в нос тычете.
— Это вроде как: «Нашим салом нас по мусалам», — поддакнул иудею христианин и протянул ему вместе с деньгами свои растоптанные лапти: — На держи, дедуля, пятерку и мои рачки впридачу — сгодятся кому–нибудь вместо босоножек.
— Вашими рачками только рыбу в Тереке ловить, — невесело усмехнулся Мойше, пряча деньги в бездонный карман своего лапсердака.
— А мы как раз и идем туда, — подхватил Казбек, выходя из насыщенного не очень приятными запахами помещения. — Увидите Шлемку — передавайте ему салам.
— Ты знаешь моего внука? — просиял лицом выходящий следом за клиентами на свежий воздух старьевщик. — О, Шлема теперь большой человек! Моим врагам и врагам моих друзей иметь бы столько болячек, сколько у него ума в голове. А от кого передать?
— Скажите, от Казбека Андиева — он знает.
— Так вы, молодой человек, тоже, может быть, загружали мою бочку винтовками в восемнадцатом году?
— Загружал, а что?
— А то, что приходил тут недавно один, тоже Шлему спрашивал.
— Мишка Картюхов? — обрадовался Казбек.
— Не знаю, он не представлялся. Белобрысый такой, шустрый: за ним так и смотри, чтоб не спер чего.
— Ну, конечно же, это Мишка! А где он сейчас?
Старик пожал худыми плечами, щурясь от яркого солнца.
— Не могу знать, ваше предположительство, может быть, в «Эрзеруме» по карманам шарит, а может быть, в тюрьме сидит — такие долго на свободе не задерживаются. Да, да, всего хорошего, заходите еще.
С этими словами он закрыл дверь, а Казбек с белорусским родичем направились к Тереку — там на его берегу под вязами обычно пасутся лошади.
Терек приезжему белорусу не понравился: несется вровень с берегами какая–то муть с кусками желтой пены на поверхности. В сердцах плюнул в нее, разочарованно вздохнул.
— Разве в такой грязище может водиться рыба? — проворчал он, прислушиваясь, как хлюпает вода в береговой промоине.
— Водится и еще какая! — встрепенулся задетый за живое местный житель. — Тут сомы по десяти пудов плавают, гусей живьем заглатывают. Это же — Терек! Его воспели в своих стихах поэты Пушкин с Лермонтовым.
Шалаш грустно ухмыльнулся.
— Не видели, стало быть, ваши поэты нашей Двины, а то б они в эту грязную лужу и плюнуть не захотели.
У Казбека дух занялся от возмущения. Он хотел было броситься в атаку за честь своей родной реки, принесшей ему в детстве столько утех и радостей, но тут внимание его привлек сидящий неподалеку в тальниковых кустах рыболов. Что–то знакомое показалось ему в посадке его головы, во всей его напряженной в ожидании поклевки позе.
— Вон видите, рыбак сидит, — сказал он своему недовольному спутнику. — А вы говорите — муть. Пойдемте поглядим, что он там ловит.