— А рачишки привез? — спрашивал кто–то, подходя к задку повозки.
— А как же, — ответил дядя Федя, — и даже окорок на закуску. Давайте, хлопцы, разгружайте быстренько, да я побегу в обрат, мне еще нужно для сирот за картошкой на базу съездить.
— Это мы мигом, — обрадовались «хлопцы», залезая в повозку и выгружая из нее привезенное.
— Гляди–ка, и яичков прихватил!
— Принимай, Ефим, ты ить любишь яишню жрать.
— А это что за животная такая? — Чижик почувствовал, как его ухватили за лодыжку.
— Братцы! — раздался у него над ухом удивленный возглас, — Федор нам живого барана приволок!
Свет померк в глазах Чижика, когда с него была сдернута ряднина и он предстал перед столпившимися у фургона людьми в своем вовсе непривлекательном виде. Тощий, наголо остриженный, с торчащими ушами, в съехавших на сторону трусах, он дрожал не столько от утренней свежести, сколько от страха, и был похож на пойманного тушканчика.
— Тащите нож — на шашлык резать будем! — захохотал обнаруживший его детина с круглым конопатым лицом и совсем не страшным голосом.
— Федор! Ты погляди, какой гостинец нам доставил, — крикнул он возчику, выглядывая из фургона.
Подошел дядя Федя и вытаращил от изумления глаза.
— Детдомовский? Как ты сюда попал, поганец? — спросил он сдавленным голосом, наливаясь краской стыда и ярости за свою такую непростительную оплошность. — А ну слезай, собачий сын.
Чижик слез с повозки, на всякий случай сморщил лицо, как бы готовясь заплакать.
— За каким чертом тебя занесло в повозку? — подступил к нему дядя Федя и вдруг схватил его за ухо.
— Ай! — вскрикнул Чижик, изгибаясь и корчась от боли, как береста на огне. — Я думал, что там… ой, больно!
— Что ты думал там? — продолжал выворачивать ему ухо дядя Федя.
— Колбаса! — выкрикнул Чижик не своим голосом. А все вокруг рассмеялись.
— Так ты, значит, за колбасой сюда забрался, воровская твоя харя? — еще больше разгневался дядя Федя и занес руку, чтобы ударить мальчишку, но ее перехватил на лету обнаруживший Чижика здоровяк.
— Не надо, Федя, — сказал он, отнимая мальчишку у взрослого.
— Он вор, сам признался, — продолжал нервничать дядя Федя, порываясь к мальчишке, чтобы дать ему подзатыльник.
— Так это еще неизвестно, кто у кого первый украл. — кивнул головой Чижиков заступник на фургон, из которого продолжали вынимать его содержимое предприимчивые молодцы, не ожидая окончания разыгравшейся у них на глазах сцены. — Вон идет командир с гостями — они и рассудят.
Воспользовавшись передышкой, Чижик осмотрелся: куда это его занесло? Вокруг, кроме кошары да маленькой чабанской мазанки, никаких больше построек. Куда ни погляди — одни лишь песчаные бугры, поросшие корявым кустарником и верблюжьей колючкой. Из–за одного такого бугра выпучилось алое от натуги солнце — нелегко взбираться на сыпучий бархан. Оно равнодушно взглянуло на мальчишку и принялось за свое повседневное дело. Зато вышедшие из чабанского жилья люди проявили к Чижику неподдельный интерес. Они подошли к нему все трое, и тот из них, что с пушистыми светлыми усами на круглом румяном лице, спросил, ткнув в него указательным пальцем:
— Кто тебя подослал? Милиция? ГПУ?
Чижик затряс остриженной под нулевку головой:
— Никто не подсылал… я сам… хотел шамовки сбондить.
— Врешь.
— Без понта. Век свободы не видать, — Чижик полоснул себя по горлу большим пальцем.
— Тебе ее и так больше не видать, если не признаешься, — пышноусый повернул лицо к стоящему слева от него старику в сером помятом костюме и с очками на широком, пористом как у Олимпиады Васильевны, носу. — Как вы думаете, Владислав Платоныч?
Ага, это значит тот самый дядька с приятным голосом, что сидел у него в ногах с правой стороны, догадался Чижик. Голос, как у дьякона в соборе, а сам тощий какой–то.
— Увольте, Василий Кузьмич, — сочно пророкотал тощий, кривя тонкие, синеватые губы. — Зачем вам мое мнение, если у вас имеется собственное?
— К тому же, у вас просто нет другого выхода, — развел руками его товарищ, ехавший на повозке в ногах Чижика слева. — Вольно или невольно он оказался свидетелем нашего разговора в пути, и кто поручится, что он в это время уже спал. Да и ваша, так сказать, дислокация…
Чижик взглянул на него исподлобья: тоже пожилой, как и Владислав Платонович, только суровее на вид. У него полувоенная фуражка на черноволосой голове с седыми висками, из–под козырька светятся маленькие злые глаза.
— Ну, говори, чертенок, по чьему заданию ты проник в наш лагерь? — снова подступил к Чижику пышноусый Василий Кузьмич.
Чижик вновь забожился, что никто его никуда не посылал и что в повозку он забрался понуждаемый голодом.
— Значит, не хочешь сказать нам правду, — расценил по–своему объяснения мальчишки взрослый. — Так мы тебя все одно заставим признаться. Эй, Шкамарда! — обратился он к одному из своих подчиненных.
— Чего надо, гражданин атаман? — нехотя подошел к нему совсем еще молоденький бандит в казачьей шапке и рубахе, подпоясанной ремнем с кобурой справа и шашкой — слева. Но не молодость его и не настоящая кобура с шашкой поразили Чижика. Поразили его серые, очень уж знакомые глаза.
— Дешевый буду… — заулыбался Чижик, намереваясь обратиться к обладателю этих глаз, но тот вывернул их на него с таким угрожающим выражением, что он осекся и остался на месте.
— У тебя, Ваня, кажись, новая плетка? — спросил у Шкамарды атаман.
— Новая, а что? — тряхнул Ваня свитой для него Семеном Мухиным из сыромятной кожи плеткой, стараясь не встречаться взглядом с Чижиковыми недоуменно вытаращенными глазами.
— А ну–ка, испытай ее на шпионе.
— На каком шпионе? — удивился Ваня.
— Вот на этом самом. Всыпь ему горяченьких для сугреву, а то вишь как он трясется, бедный.
— Да ну его к черту, — отмахнулся от «шпиона» Ваня. — Руки об него марать.
У атамана побагровели щеки от досады: подчиненный в присутствии начальства прекословит своему командиру.
— В таком разе помарает руки Сеня Мухин… об тебя, — сказал он, выразительно взглянув на стоящего тут же улыбающегося верзилу в опорках. А бандиты одобрительно заржали. Делать нечего, Ваня расправил в руках плеть.
— Ложись. — сказал он хмуро мальчишке, по–прежнему избегая его взглядов.
— Да ты что?! — крикнул Чижик, хватаясь за трусы и пятясь к фургону.
Но к нему быстро подошел верзила в опорках и с недоброй ухмылкой на плоском лице сграбастал его, как ягненка.
— Ну, чего дергаешься? — упрекнул он свою жертву, укладывая на усыпанный овечьим пометом песок и зажимая его голову между коленями.
— Ай! — взвизгнула жертва под ударом плети и засучила ногами. — Мишка! Падла! Зачем бьешь? А еще кореш называется!
Снова свистнула плеть, напомнив истязуемому мальчишке, что он не однажды кормил своего палача украденной в станционном буфете колбасой, о чем и сообщил ему под веселый гогот окружающих.
— Сволочь! Жлоб! — кричал он вне себя от боли и обиды. — Мы думали, на волю подорвал, а ты бандитом заделался!
Третий удар он решил встретить каскадом еще более виртуозной ругани и обещанием расправиться с «иудой» силами чоновцев, которым он изменил, уйдя к бандитам. Но удара не последовало.
— Будя пока, — раздался над ним голос атамана. — Про какого он тут Мишку гутарил? Про тебя, что ль? — ткнул он рукояткой собственной плети в грудь Шкамарды.
— Плетет не знай чего, — развел руками Шкамарда. — Про колбасу какуюсь… Да я его и в глаза никогда не видел, гниду эту. Чего, дурак, зря наговариваешь на человека? — накинулся он на Чижика, снова занося над ним плеть. — Какой я тебе кореш? И ни в каком детдоме я не жил, а находился под следствием в тюрьме за убийство, понял? Вон человек может подтвердить, — показал он на бандита с плоским лицом. — И тебя я, шкет, знать не знаю и знать не хочу.