Сердце зашлось у матери от горя при этом сообщении. С трудом удержалась, чтобы не поскакать в станицу на помощь своему единственному, ненаглядному. Что ж теперь с ним будет, круглой сиротиночкой? Попросить разве Ефима, чтоб пробрался темной ночью в Стодеревскую, забрал у Кузьмы Андрейку?
Ольга с хрустом заломила посиневшие от сырости руки, подула на них. Да разве можно брать ребенка в банду? Чему он здесь научится? Грабить, пить самогон и сквернословить? Что же делать? Где выход из этой чертовой круговерти? Была бы жива мать, переправила бы сына в Луковскую… Может, крестную попросить?
Со стороны лесной опушки послышался конский топот. Ольга на всякий случай вынула из–под соломы карабин, но увидев приближающегося Ефима, сунула на прежнее место.
— Айда в станицу! — махнул он рукой, — глядеть представлению.
— Какую еще представлению? — удивилась Ольга.
— Там наш усатый в школе учителок инспектирует, ха–ха–ха!
— Каких учителок?
— Известно каких, которые детишков грамоте обучают. Комсомолки, еж их заешь. Побегли скореича трофеи грузить. Там наши добра наконфисковали у активистов, что за раз и не увезти. Придется в другорядь возвертаться. Эх, люблю вольную жизню! — Недомерок, натянув поводья, поднял коня на дыбы и, развернув в обратную сторону, полоснул его плеткой. Проскакав метров двадцать, остановился, поджидая Ольгу. — Ну, чего чухаешься? — крикнул недовольно, — неровен час порасхватают братцы самое лучшее, нам одно барахло достанется. Там на той, что из Моздока, одни туфли чего стоят и кофта — замусленная.
— Какая, какая? — переспросила Ольга, направляя лошадей между древесными стволами и стараясь не задеть осями за поросшие мохом пеньки.
— Замусленная, — повторил Недомерок.
— Может, муслиновая?
— А черт ее знает, может, и так. Кричит Котову: «Как вы смеете так обращаться с женщинами?!» А сама маленькая, тоненькая. Ежли помазать маслом да посыпать сахаром, за один присест съисть можно, — снова рассмеялся Недомерок. — Да ты ее видела — инспекторша, на Троицу приезжала к нам в Стодерева с этими… комсомольцами, еж им в ижицу.
У Ольги перехватило дыхание от страшной догадки.
— Господи! Неужто Нюра? — она откинула капюшон с глаз на затылок и взмахнула кнутом: — Но, ледащие!
В станицу вкатила, гремя колесами и разбрызгивая ими во все стороны грязь. Редкие прохожие, испуганно крестясь, глядели ей вслед. Из всех переулков и закоулков с разноголосым лаем неслись к громыхающей телеге возмущенные собаки. Вытянув одну из них кнутом по спине, Ольга едва не на ходу спрыгнула с телеги и бросилась к зданию школы, у крыльца которого стояла тачанка с пулеметом на заднем сидении. Прислонившись папахой к магазинной части «максима», не то дремал, не то притворялся, что дремлет, Микал — начальник штаба. Его полулежачая поза красноречиво свидетельствовала о том, что ему смертельно надоела вся эта бессмысленная игра в братья–разбойники и он не хочет видеть происходящего. У школьного крыльца, прижавшись друг к дружке, стояли две молоденькие учительницы и с ужасом глядели на пышноусого атамана и лежащую у его ног зарубленную шашкой женщину.
— Вот глядите… — вытаращился на них атаман налитыми кровью глазами, употребив мерзкое слово, — то и вам будет, если еще раз захвачу в этой большевистской помещении. — Он пнул сапогом безжизненное, залитое кровью тело, и в это время его самого ткнули в бок — это Ольга протиснулась между ним и Акимом Ребровым, бесцеремонно раздвинув их локтями в стороны.
— Тю на нее! — пошатнувшись от толчка, проворчал атаман, переводя взгляд с перепуганных насмерть учительниц на свою подчиненную. — С цепи ты сорвалась, что ли?
Но Ольга оставила его слова без внимания. Подойдя к убитой, она опустилась на колени, нагнулась над застывшим в смертельной муке лицом.
— Нюра, подруга моя дорогая… — проговорила дрожащим от слез голосом. — За что ж они тебя так?
— Ты бы еще приложилась к ней, ровно к святой мученице, — хохотнул атаман и обвел взглядом стоящих вокруг бандитов. Но один лишь Аким отозвался на его шутку, покривив в ухмылке губы, остальные, потупя глаза, хмурились или отходили прочь от страшного места.
Тем временем Ольга медленно поднялась с колен и так же не спеша направилась к атаману.
— Ну, чего уставилась? — набычился тот, однако тушуясь под ее пронзительным взглядом.
— Гад ты паршивый! — процедила сквозь стиснутые зубы Ольга и резким движением узкой ладони влепила убийце пощечину.
— Ух ты! — не удержался от возгласа стоящий неподалеку Недомерок, а все остальные затаили дыхание в ожидании развязки разыгравшейся на их глазах кровавой сцены. Даже равнодушный ко всему Микал приподнялся над сидением тачанки, пожирая глазами отчаянную казачку и невольно припоминая столкновение с нею много лет назад в чеченском ауле.
— Убью, стерва! — заорал атаман, выкатывая и без того круглые глаза и хватаясь за шашку, но не успел выдернуть из ножен — та же самая рука, что нанесла ему публичное оскорбление, стремительно скользнула в карман венцерады и, выхватив из него револьвер, направила ему в пышные, дергающиеся в пароксизме бешенства усы. Раздался выстрел, и атаман, запрокинув голову, повалился на мокрую землю рядом со своей жертвой.
— Ты что?! — Аким ухватил Ольгину руку, пытаясь выкрутить из нее револьвер.
— Не трожь! — крикнула Ольга, извиваясь вьюном и пытаясь другой рукой вцепиться в Акимово перекошенное злобой лицо.
— Атаманов наших стрелять, большевистская сучка! — заревел Аким, перехватывая левой рукой женское запястье, а правой — выдергивая из ножен шашку. — Зарублю–ю!
Но он не успел взмахнуть ею — раздался еще один выстрел, и «начальник разведки» улегся на сыру–землю неподалеку от своего командира.
— Измена! — крикнул кто–то удивленно–испуганно. Бандиты, подстегнутые этим криком, бросились врассыпную, каждый к своему коню, сдергивая на ходу с плеч винтовки, не зная в кого стрелять, от кого обороняться.
— Стой! — раздался еще один голос, и обернувшиеся на него бандиты увидели направленный на них с тачанки ствол «максима». Он водил туда–сюда своим бульдожьим носом, словно вынюхивая, кого бы укусить первым. Над его щитком возвышалась мохнатая осетинская шапка.
— Назад, а то стрелять буду! — снова крикнул Микал и пустил короткую очередь над головами запаниковавших собратьев. С колокольни станичной церкви с криком поднялась в воздух галочья стая.
— Фу ты, нечистая сила! — первым опомнился Петр Ежов, и, перекрестясь, повернул назад, к тачанке. Следуя его примеру, возвратились к тачанке и остальные бандиты.
— Ну, чего испугались? Или сроду вооруженной женщины не видели? — кивнул Микал головой на подошедшую вместе со всеми Ольгу.
Бандиты глухо заговорили, косясь на лежащие под школьной стеной трупы:
— Атаман–то наш того… Как же без атамана?
Микал фальшиво рассмеялся:
— Свято место пусто не бывает.
— Ты, что ль, займешь энто место, Миколай Тимофеич? — спросил любитель коржей на подсолнечном масле. — Мы бы со всей душой…
— Да нет, братцы, какой из меня атаман, я ведь всю жизнь в писарях да адъютантах, — отмахнулся от предложения возглавить банду Микал. — Клянусь купелью, в которой меня чуть было не утопил пьяный поп, у нас уже есть атаман.
— Игде? — уставились друг на друга бандиты. Они уже пришли в себя и не очень–то жалели порядком надоевшего им своими выходками предводителя.
— Да вот же он, — указал Микал рукой на Ольгу.
Бандиты заухмылялись:
— Какой же из бабы атаман. Это же не щи варить. Тут нужен ум, так сказать…