Чеченец согласно покивал головой.
Вскоре паром причалил к пристани. Арба съехала на берег.
— Спасибо, кунак, — попрощался Товмарза со словоохотливым коммунаром и, усевшись на арбу, стегнул кнутом лошадь: — Ачу! Ачь!
Арба затарахтела по дороге огромными чуть ли не в рост человека колесами.
— Легкого тебе путя! — крикнул ему вслед паромщик.
Чеченец ухмыльнулся: вопреки пожеланию путь ему предстоял нелегкий. По высушенной солнцем бурунной степи, без колодцев и деревьев, в тени которых можно было бы отдохнуть от довольно еще горячего в эту пору солнца. Весь день — от кошары к кошаре, через высохшие озера–саги и зыбучие пески.
Только к вечеру подкатила арба к затерявшемуся в степи хутору. Вначале из–за песчаных холмов показались макушки деревьев, затем — скирды соломы и наконец большой, сложенный из красного кирпича дом. Измученная дальним переходом лошадь прибавила шагу, заслышав плеск воды у колодца, возле которого ходила по кругу не менее измученная лошадь, приводя в движение деревянный ворот, соединенный канатами через такой же деревянный барабан с двумя попеременно опускающимися и поднимающимися внутри колодца бадьями. Старик–водокат стоял у сруба и опрокидывал время от времени наполненную водой бадью над длинным, потресканным от времени корытом.
— Успеешь, напьешься, — дернув вожжой, сказал Товмарза потянувшейся к корыту лошади по–чеченски и затем старику — по–русски: — Хозяин дома иест?
— Ага, дома, — ответил старик не очень приветливо. — Но, чтоб ты сдохла! — закричал он тотчас на лошадь, которая остановилась, чтобы отдохнуть, пока хозяин занят разговором.
Товмарза проехал мимо колодца и стоящих по соседству с ним подсобных помещений к дому. Спрыгнув с арбы, взошел на крыльцо, постучал в дверь. На его стук вышла пожилая, необъятных размеров женщина.
— Знов приихав? — прогудела она низким, совсем не женским голосом. — Носыть вас тут нечиста сила. Ото из–за вас, чортив, и з нас головы познимають.
— Зыдырастуй, — взглянул на нее исподлобья Товмарза. — Зачем ругат? Хозяин зови: шибко нада.
— «Шибко нада», — передразнила неугодного гостя хозяйка дома и, обернувшись, крикнула в неприкрытую дверь: — Наталка! покличь батька. Тут до него ще один партизан заявился.
— Зараз, мамо, — отозвался из помещения тоже не отличающийся женственностью голос.
Вскоре вышел хозяин. Всклокоченный, помятый, в нижней рубашке и помятых шароварах — сразу видно, спросонья. От него попахивало сивушным духом.
— А, это ты, Товмарза, — сказал он, зевая и расчесывая пятерней свалявшуюся бороду. — Ну, здравствуй, здравствуй. Заходи в хату.
Товмарза приложил руку к груди, нагнул в коротком поклоне голову.
— Маршалла тебе, Вукол Емельяныч, да убережет тебя аллах от горестей. Сперва спрятат это, — показал рукой на арбу.
— А ще цэ там таке?
— Овес.
— Якый вивэс? Для чего вивэс?
— Для троянски лошадь, — засмеялся Товмарза. — Иди посмотри, какой хороший.
Вукол Емельянович недоумевая направился к арбе, запустил в развязанный Товмарзой мешок короткопалую, поросшую шерстью руку: в нем действительно оказался овес… вперемешку с винтовочными патронами.
— Оце вивэс! — вытаращил глаза Вукол Емельянович, вынимая из другого мешка, наполненного подсолнечными семечками, бомбу–лимонку.
— Ну шо ты кричишь, Вукол, як баба на базаре? — проворчала стоящая на крыльце его дородная супруга. — Ото услышит кто или увидит, не дай бог.
— А кого я слакався? — огрызнулся не успевший протрезвиться муж. — Я, мабудь, тут хозяин, шо хочу, то и роблю. Ты, стара, скажи лучше внукам, пусть снесут этот вивэс в яму. — Он взял приезжего за рукав дырявого бешмета, повлек за собой к крыльцу. — Пийшлы, кунак, в кимнату, я тэбэ слывовой наливкой угощать буду. Аллах? Что аллах? Твой Ибрагим–бек тоже ить верует в аллаха, а от араки не отказывается. Как он там?
— Слава аллаху. Салам тебе от него. Атаману тоже салам. Что–то я не видат его сапсем.
— А его зараз на хуторе немае, вин к атаманше в гости уихав с хлопцами. Скоро, мабудь, вернется.
— К какой атаманше? — удивился Товмарза.
— К Ольге. Она теперь вместо Котова командует.
— А Котов где?
— В царствии небесном, — ткнул пальцем в небо Вукол Емельянович и снова повлек за собой недоумевающего гостя… — Пийшлы, пийшлы, подождем его вместе за доброй чаркой.
Товмарза пошел следом за хозяином в его покои.
Хоронили Розговую на Ильинском кладбище. После нескольких дней ненастья в небе снова светило солнце. Оно грустно отсвечивало в дорожных лужах и мокрых листьях стоящего на краю кладбища огромного раскидистого дуба, мимо которого двигалась извивающейся траурной лентой похоронная процессия.
Темболат шел за гробом, который несли на плечах работники роно, и с болью в сердце думал о скоротечности человеческой жизни.
Позади гнусаво выводил траурную мелодию оркестр, состоящий из трубы, валторны, баса–геликона и турецкого барабана, вызывая в душе чувство не столько скорби, сколько раздражения фальшивыми стенаниями трубы и невпопад гремящего барабана. И зачем только люди пользуются услугами этих псевдомузыкантов, для которых любой покойник не больше чем «мурик», на котором можно заработать на водку?
Процессия приблизилась к могиле. Гроб опустили на два табурета, предусмотрительно прихваченные из дому близкими людьми покойницы. К нему подошел секретарь райкома партии Ионисьян и открыл траурный митинг. Рассказав присутствующим краткую биографию погибшей, он пообещал «навечно сохранить о ней память в сердцах и отомстить за ее безвременную смерть», а Темболат замутненными от слез глазами смотрел на старушку–мать, поддерживаемую под руки родственниками, и думал, что помнить покойную будет по–настоящему вот эта седая, временами теряющая от непосильного горя сознание старушка да еще несколько человек, самых близких, в том числе и он, Темболат. И еще думал о том, что мимо него прошла большая, чистая, готовая на жертвы любовь, постичь и оценить которую он смог только с Аниной смертью.
К Темболату придвинулся Степан, положил ему на плечо руку.
— Вот и нет нашей Аннушки, — сказал он, словно извинился перед другом за ее гибель. — Настоящий был человек.
Темболат согласно кивнул головой, не сводя глаз с мелькающих лопат над быстро растущим могильным холмиком.
— Умирая, назвала Котова мразью, — продолжал Степан.
— Хочу кровь его выпить, — сжав кулаки и изломив страдальчески правую бровь, отозвался Темболат.
— Он уже поплатился не только кровью, но и головой.
— Это сделал ты?
— Нет, его застрелила Ольга.
— Какая Ольга?
— Стодеревская казачка. Та, что — председателя райхлебтройки…
— А… — протянул Темболат. — Твоя бывшая санитарка. Отчаянная женщина. Странно, что она переметнулась к врагам. За что же она его убила?
— За Анну. Они с нею были дружны с детства.
— Да, да, — снова покивал головой Темболат. — Аня говорила мне как–то об этом. — Он помолчал, словно припоминая тот давний разговор, затем заговорил снова: — Так если она уничтожает врагов Советской власти, значит, она наш союзник? Значит, ее надо простить и вырвать из банды.
— Лучше бы вместе с бандой. Но как это сделать?
— Попробовать поговорить с нею.
— Где и как? Она возглавила банду и увела ее неизвестно куда.
— Ну уж это ваша забота, товарищи чекисты, — развел руками Темболат. — Тут я вам помочь вряд ли смогу.
— А я и не прошу у тебя помощи — сами справимся, — вздохнул Степан.
К ним подошла Дмыховская.
— О чем это вы? — спросила она, утирая глаза кончиком носового платка.
— О стодеревской казачке Ольге, — ответил Темболат. — Степан рассказывал, как она отомстила бандиту за Анину смерть.
— А он не рассказал тебе, как эта самая казачка увела банду из–под самого его носа? — усмехнулась Дмыховская.
— Да ведь и твой нос был в то время рядом с моим, — невесело отшутился Степан. Чертова баба: так и норовит уколоть его языком–булавкой при любом поводе! Теперь хочешь не хочешь рассказывай другу, как опростоволосился во время последней операции по захвату и уничтожению банды в станице Курской.