— Дайте мне на эти деньги что–нибудь вон из той кучи.
Хоть и не положено маклаку удивляться, но на сей раз и он удивился.
— Помилуй бог! — вытаращил он глаза, — вы вместо пальта хотите взять для своего отца вот это? Чтоб я закурил в субботу, если я что–нибудь понимаю…
— Не «вместо», а «вместе», — поправил торговца Степан и направился к лежащему у стены вороху всевозможного старья. Выбрав из него мужские обноски, замотал в мешковину и понес к выходу.
— Однако, вы понимаете, я вам ничего не говорил, — семенил рядом с ним и тревожно заглядывал в глаза владелец магазина, благодаря в душе бога за то, что на сей раз отделался сравнительно легко.
— Я вам тоже, — обернулся на пороге начальник ОГПУ, приставляя палец к губам. — И чтоб ни одна душа не знала, о чем мы с вами тут толковали.
— Ох ун вей мир! — поднял руки к потолку Мойше. — Об этом вы могли и не говорить мне.
Из магазина старьевщика Степан отправился в милицию. В ответ на вопрос Кувалина, зачем он пожаловал к ним, Степан сообщил о появлении Ухлая и попросил пока его не трогать.
— Даже если он раздел этого самого нэпмана? — удивился Марк Тимофеевич.
— Даже, — Степан многозначительно притронулся к руке собеседника. — Кстати, он его и раздел.
— Откуда у тебя эти сведения?
— Вот отсюда, — Степан развернул мешковину, вынул из нее пальто. — Можешь вернуть владельцу. Но о грабителе никому ни слова. Понимаешь, Марк Тимофеевич, есть все основания предполагать, что он связан с заговорщиками и что отсутствовал он так долго в Моздоке по их заданию. Нужно пог пытаться через него нащупать это осиное гнездо.
— Хорошо, Степан Андреевич, я его теперь и пальцем не трону, — пообещал начальник милиции. — А как с бандитами?
— Только что вернулся с задания Трембач со своим отрядом. Как мы и предполагали, на хуторе Федюкина нет.
— А Ольга?
— Ольги тоже нет. Работник Тимоша Хестанова говорит, что она отослала своих людей Федюкину, а сама с Микалом и Ефимом Недомерком села на тачанку и укатила в неизвестном направлении. Вот подзаживет немного калган, — Степан притронулся к повязке на своей голове, — и мы с тобой, Марк Тимофеич, опять двинем в буруны.
— Я хоть сейчас, — пожал на прощанье руку начальнику ОГПУ начальник милиции.
Вернувшись в отделение, Степан вызвал к себе Михаила Картюхова. Тот в новенькой, по росту подогнанной гимнастерке с портупеей через плечо и диагоналевых синих галифе вошел в кабинет и по–кавалерийски лихо щелкнул каблуками настоящих яловых саног, жалея при этом, что на них нет шпор.
— А ну, повернись, сынку! — на манер Тараса Бульбы проговорил начальнику ОГПУ, поворачивая своего подчиненного вокруг оси. — Вот теперь ты настоящий чекист. Сапоги не жмут?
— Немного, — сознался младший оперуполномоченный.
— Это плохо, — посочувствовал начальник. — Можно мозоли натереть. Снимай–ка их и надень вот эти, — показал он на пару изношенных до десятых дыр башмаков неопределенного размера.
— Да вы что? — испугался Мишка. — Для чего мне переобуваться в эти рваные колеса?
— Для дела, — без тени улыбки на лице ответил начальник и ткнул пальцем в угол кабинета с лежащим в нем ворохом обносков. — Штаны тоже переодень и пиджак с кепкой.
У Мишки на глазах вскипели злые слезы. Его короткий, как бы стесанный к горлу подбородок задрожал от обиды.
— На все четыре стороны, значит? Не нужен стал? Сапогов стало жалко? Нате ваши сапоги! — он стал стаскивать сапог, прыгая на одной ноге, чтобы удержать равновесие.
— Ну–ну, перестань, — обхватил Мишку за плечи начальник. — Успокойся и слушай, что я сейчас скажу. Ты ведь совсем не то подумал… Тебе дается ответственное задание, понял? От того, как ты справишься с ним, зависит очень многое в нашей работе. Да ты садись…
Мишка перестал кружиться на месте, усевшись на подставленный начальником стул и все еще хмурясь, стал вникать в суть задания.
— Смотри только не попадись на глаза дяде Феде, — предупредил Степан подчиненного в конце беседы. — Жаль, не взяли тогда бандита, кто–то успел предупредить.
— Я так размарафетюсь, что меня не только дядя Федя — родная мать не узнает, — заверил Мишка начальника и вздохнул при мысли, что матери у него давно уже нет.
На него действительно никто не обратил внимание, когда, переодевшись в лохмотья, он выскользнул вечером из ворот отделения и начал фланировать по тротуарам центральной улицы, отражаясь неумытой физиономией в зеркальных витринах магазинов и «наслаждаясь» вновь обретенной «волей». И что хорошего в такой жизни, лезла ему на ум надоедливая, как сентябрьская муха, мысль. С заходом солнца в воздухе заметно посвежело. Запахнув поплотнее один на другой обтрепанные борта дырявого пиджака, Мишка уныло брел вдоль погружающегося в вечернюю мглу проспекта в тщетной надежде повстречаться со своим бывшим предводителем и с теплым чувством вспоминал служебное общежитие с уютной кроватью, застеленной невытертым еще солдатским одеялом. Как не хочется идти во «дворец князей Чхеидзе»! Однако придется, раз начальник сказал — надо. Удивительно, как быстро человек привыкает к роскоши. Каких–нибудь три–четыре месяца назад могильный склеп казался родным домом, а сегодня он думает о нем с неудовольствием и даже содроганием.
Побродя еще некоторое время по безлюдным улицам и похлебав в трактире Луценко, что на берегу Терека, вчерашних щей на сон грядущий, он направил в конце концов стопы свои, обутые в рваные ботинки, к Луковскому кладбищу. Перелезши через ограду, пробрался между заросшими сиренью могилами к черному гранитному кубу и взялся за обитую железом дверь.
— Какой там еще гад приволокся? — раздался навстречу ему из могильного мрака хриплый голос. — Холод напускают…
— Заткнись, — беззлобно ответил Мишка, радуясь, что, кроме мертвых, здесь обитают и живые души. Он прикрыл за собою дверь, ощупью нашел среди лежащих впокот людей свободное место и, подгребя себе вголова измочаленной, пахнущей гнилью и человеческим потом соломы, приткнулся к чьей–то теплой спине с намерением если не уснуть, то хотя бы согреться. Как скоро все же отвык он от фартовой жизни!
Несколько ночей провел он в этом своем прежнем прибежище, ища встречи с предводителем воровской шайки, которая, судя по обитателям склепа, вновь пополнилась с той поры, как была проведена милицией облава. Целыми днями толкался он по базару и в «Эрзеруме» в надежде повстречаться с ним — Ухлай словно растворился в этой людской сутолоке. Он уже совсем потерял надежду, но однажды утром его разбудила полоса света, прорвавшаяся в распахнутую кем–то дверь.
— Лабас ритас, шпанове! — вместе со светом ворвался под гранитный свод знакомый жизнерадостный голос. — По–литовски это означает, «доброе утро, шпана». Ну же и дрыхнете вы, шкеты, будто нэпманы в отеле, и даже на зекс никого не поставили. Вас же легавые с потрохами пометут в два счета. Васька Чмырь здесь?
Мишка продрал глаза, всем своим существом ощущая великую удачу: перед ним в модном плаще и в той же шляпе «конотье» стоял Ухлай.
— Тебя ли я вижу, наш блудный брат? — воскликнул вдруг Ухлай, устремив на него удивленный и вместе обрадованный взгляд.
Мишка поднялся со своего соломенного ложа, подошел к сияющему золотым зубом «пахану», пожал протянутую руку с перстнем на пальце.
— Я тебя тоже давно не видел, — сказал он под гул голосов разбуженной в склепе шпаны. — Думал, зашился, в уголок [28] попал.
— Не родился еще тот мент, который бы взял меня, — самодовольно рассмеялся Ухлай. — А я, грешным делом, подумал, кореш, что ты сбежал от долга.
— Фрайер я, что ли, — обиделся Мишка, засовывая руку во внутренний карман пиджака и вынимая оттуда три смятых десятирублевки: — Держи.
Ухлай взял деньги, при этом зуб его засиял еще ярче.
— Гопничал? — спросил одобрительно, пряча возвращенный долг в нагрудный карман жилета.
— Ага, в Грозном ошивался. Еще малость — в Махачкале.