— Что я, совсем дурак — чужой бабе золото давать? Спрятал в газырь: когда жену — куплю, ей отдам. Ай-яй, старый ишак: совсем про них забыл. Всю зиму голодный ходил, на груди золото носил. Кудыр, совсем кудыр! — и Чора, сняв папаху, несколько раз ударил кулаком по своей блестящей лысине.
Он долго молчал, очевидно, предаваясь горьким воспоминаниям, потом, будто вернувшись издалека, спросил:
— Так ты мне скажи, ма хур, что такое Государственная Дума?
Степан наморщил лоб, почесал черными от сапожного вара пальцами широкую шею.
— Как бы тебе объяснить получше... Государственная Дума — это когда правит царь государством не один, а вместе с депутатами, выборными от народа, понял?
— Как наш пиевский старшина со старейшинами, — обрадовался Чора собственной сообразительности. — Ох, и сукины сыны эти выборные. Я у Алыки Чайгозты, отца Тимоша, да не достанется ему в Стране мертвых места у теплого очага, целый год проработал батраком, а он мне вместо денег по шее дал. Пошел я в Пиев на него жаловаться, а старшина на меня как закричит: «Ты что клевещешь на порядочного человека?» Это Чайгозты — порядочный человек? Он у Коста Татарова землю отобрал, у вдовы Адеевой корову отнял; у Бехо Алкацева все зерно из кабица выгреб. Твои выборные в Государственной Думе тоже такие разбойники?
— Они не мои, — засмеялся Степан, беря в руки молоток. — Но ты правильно понимаешь: депутаты Государственной Думы в большинстве — своем стоят за интересы помещиков и капиталистов, потому что они сами помещики и капиталисты. «Ворон ворону глаз не выклюет», — говорят у нас.
— А у нас говорят «Паршивая лошадь о паршивую трется», — козырнул в свою очередь пословицей Чора и вздохнул: — Скажи, ма халар, там, где твоя родина, бедным тоже плохо живется?
— Бедным всюду плохо живется, — ответил Степан.
— А когда–нибудь будет им хорошо?
— Будет, если они дадут всем богачам по шапке и станут сами себе хозяева.
— Зачем же им давать еще по шапке, когда у них своих много? — затрясся Чора от смеха. — Ой! Живот мой лопнет и выльется пиво, которым меня угощал этот старый дурак Мате.
Степан хотел было объяснить неграмотному горцу, что в выражении «дать по шапке» заложен иной смысл, но смешливый старик замахал руками.
— Не надо, дорогой, — сказал он, вытирая выступившие от смеха слезы. — Чора не дурак, он все понимает. Ты посмотри на мою шапку: облезла, как старая собака, Тимош Чайгозты такую не возьмет.
Насмеявшись, снова погрустнел:
— Как дашь по шапке Тимошу, если у него пол-хутора родственников. Да в Пиеве столько, да в Моздоке. Вон Коста Татаров: от голода у него пупок к спине присох, а в драке за Тимоша встанет, потому что он ему родня: его дед и его дед были двоюродные братья.
— Выходит, Коста любит Тимоша? — Степан искоса взглянул на Чора.
— Как лошадь арбу: чем она тяжелее, тем больше любит. Коста Тимоша зарезать готов — столько он ему зла сделал: землю отнял, зерно отнял.
— Почему ж он за него заступаться должен?
— Э... непонятливый какой, — скривился Чора. — Я же тебе по-русски говорю: родственники они, понимаешь? Закон у нас такой.
— Неважный закон, — покрутил головой Степан. — Я так думаю: Коста больше родственник тебе, чем Тимошу. И Данелу твоему и Бехо Алкацеву.
— Правду ты говоришь, — вздохнул Чора и поднялся с порожка. — Хоть молодой, а ум у тебя в голове есть, не то что у нашего Дудара: только и знает лезгинку плясать да кинжалом играться. Ну, прощай, ма халар, пусть будет тебе удача в делах твоих. Я не знаю, кто ты, но думаю так: святой Георгий знает, кого он привел в наш хутор. Вчера на нихасе Аксан Каргинов плохо говорил о тебе, значит, ты хороший человек. Чора не бойся, Данела не бойся: у них шапки из простой овчины. Аксана бойся, Тимоша бойся: у них шапки из каракуля, а души из гадючьего яда.
С этими словами старик побрел к своей сакле.
Сона шла по хутору, и вся душа ее пела от счастья: скоро у нее будут настоящие кожаные туфли, ничем не хуже, чем у Дзерассы, к которой она и направлялась в данный момент.
Чудной этот русский парень: грамоту знает, а сам чувяки шьет. И усов не носит...
— Ты, может быть, перейдешь мне дорогу, а я постою? — услышала она сбоку сердитый голос.
Девушка тотчас, замерла, словно вросла в землю, нагнула пониже голову, скосила глаза вправо: от мельницы к дороге шел, опираясь на костыль, старый Мырзаг Хабалов. И как она его не заметила? Хорошо, хоть палкой не огрел по спине за такое непочтение к своей особе. Старик прошел мимо, недовольно ворча себе под нос о том, что молодежь потеряла всякий стыд и что жить старикам при таких испорченных нравах нет никакого смысла.