— Ишь ты, — усмехнулся дядька Митро. — Сказано, кавказец: чуть что — за ружье или кинжал. Твоего предка-князя случаем не на той горци убили? — показал он пальцем на желтеющий прошлогодней травой одинокий холм.
— Нет, это Священный курган, там наши мужчины богу жертвы приносят. Моего предка убили в Ингушетии.
— А твий батько давче казав, шо убили его возле Пиева.
— Плиев, а не Пиев, — поправил взрослого мальчишка.
— Ну ладно: Плиев так Плиев. Твоего прапрадеда хучь из ревности застрелили, из–за бабы, а мово подпаска Гришку. — просто так, за здорово живешь. Стоял вин вот на таком кургане с герлыгой под мышкой (с кургана–то далеко видать, где вивцы ходят), а мимо на тачанках катила свадьба (мий хозяин Холод выдавал дочку замуж). Рядом с ним в тачанци сидив наурец-скотовод Шкудеряка. Вот вин возьми и скажи, моему хозяину: «А що, Вукол Емельяныч, попав бы ты из ружжа вон в то чучело? А Вукол Емельяныч в ответ ему: «Ежли на спор, с одного выстрела срежу». «Сто карбованцев ставлю», — подзадоривает Шкудеряка. «Ни, — говорит Вукол Емельяныч, — давай побьемос об заклад на твоего племенного мериноса». «А ежли промажешь?» — спрашуеть Шкудеряка. «Визьмешь моего лучшего жеребца», — отвечает Вукол Емельяныч и достает из–под ног винтовку.
— И он стрелял ево? — Казбек даже ухватился за рукав чабанского полушубка.
— Зризав бедолагу с першего выстрела, так и покатился кулем с горцы.
— Насмерть? — сжал руку чабану Казбек.
— Наповал, — подтвердил рассказчик, — Схоронили несчастного на тим кургане и крест на могилу поставили, щоб далеко видать було.
— И за его смерть никто не отомстил? — округлил глаза Казбек. — У него нет родни, чтоб застрелить твой хозяин?
— Не принято у нас мстить за убитого, — вздохнул дядька Митро. — Брат Гришкин ездил в Моздок до прокурора. Вызвали хозяина в суд, думали, посадят за убийство. Да где там... Видно, откупился. — Ведь у него одной тильки шпанки [6] шестьдесят тыщ. Богач на всю ставропольщину.
— А как же ты, дядька Митро, не боишься жить у такой плохой хозяин?
— А чего мэни бояться, я ж первостатейный чабан. Таких чабанов не густо в бурунах да и бачишь, яка у меня гуля? — поднес «первостатейный» чабан к Казбекову носу похожий на свеклу кулачище. — И ты не бойся. Я тебя, друже мий, в обиду никаким Вуколам не дам.
Так и ехали они, большой и малый, по широкой, как море, степи под тарахтенье тележных колес и заливистое пение жаворонков. И не было конца дороге, протянувшейся золотой лентой через эту необъятную, почерневшую за зиму степь, и не было конца разговорам двух так не похожих друг на друга людей, случайно повстречавшихся на перекрестке жизни.
К хутору — одному из хозяйских поместий — подъехали на закате солнца. Вначале из–за горизонта показались макушки деревьев, затем — скирды соломы и, наконец, — большой недостроенный дом под железной крышей. Его кирпичные стены пылали в красном свете догорающего солнца огромным костром, а пустые, незастекленные окна казались в нем обгоревшими головешками. Из–под скирды с разноголосым лаем выскочило до десятка лохматых псов-волкодавов и вмиг окружило телегу.
— А ну, геть видциля! — крикнул Митро, и собаки, услышав, знакомый голос, поплелись с виновато опущенными головами следом за телегой, которая, протарахтев мимо строящегося дома и двух-трех хат-мазанок, остановилась под чахлой акацией неподалеку от колодца. Казбек с любопытством уставился на невиданное до сих пор сооружение, состоящее из деревянного барабана и пристроенного к вертикальной его оси тоже деревянного ворота. Слепая лошадь ходила по кругу, приводя в движение барабан с намотанным на него канатом и привязанными к его концам двумя огромными бадьями. Пока одна из них опускалась в глубь колодца, вторая, наполненная водой, устремлялась кверху. Старик-водокат выливал из нее воду в приемник, откуда она по желобу стекала в длинное, выдолбленное из целого древесного ствола корыто.
— Сдается мне, что это ты, Митрий, приехал, — сложил дед козырьком порепанную ладонь над подслеповатыми глазами.
— Вин самый, диду, — пробасил, спрыгивая с телеги, дядька Митро.
Слепая кляча тотчас остановилась, тяжело поводя худыми боками.
— Хозяин в Гашуне, чи тут? — спросил дядьку Митро.
— Тут, хай ему черт, — ответил старик и опасливо оглянулся на одну из мазанок. — С той поры, как приехали сюда столяры, он целыми днями возле них торчит. А вот он и сам, легок на помине. Но! Чтоб тебе вытянуться, — прикрикнул старик на лошадь и схватился руками за край бадьи.
Казбек взглянул на своего нового хозяина, который, перешагнув через порог мазанки, широко расставил ноги, а руки заложил за спину. У него красное бородатое лицо с маленькими сердитыми глазками под кустистыми бровями, на которые надвинут картуз с суконным козырьком. Одет он в чумарку — особого покроя бекешу с меховой опушкой. Короткие ноги его обуты в блестящие сапоги, похожие на поставленные горлом вниз бутылки.