— Да невжли, Остапович, цэ правда? — вылупил глаза Василий. А все остальные разом заговорили, перебивая друг друга.
— А колы я брехав? — погладил усы дядька Митро. — В Моздоке своими ушами слыхал, як в газете про то читалы.
— А про землю ты ничего не слыхал? — вытянул насколько можно короткую шею столяр Клева, и маленькие, добродушные глаза его светились надеждой и затаенной радостью. — Нарежут теперь земли иногородним?
— Про то точно сказать не могу, — развел ручищами дядька Митро. — Но казав мэни один ученый армянин, шо землею будет займаться учредительное собрание.
— А что это такое — учредительное собрание?
— Не знаю. Должно быть, сход якысь народный, як у казакив в станице.
— Ну, ежли як у казакив, то дождешься от них черта лысого, а не земли. Эх, мне бы такие деньги, якы ты, Василь, дуром провел в Моздоке, — мечтательно зажмурился Клева. — На шиша б мэни тогда и твое учредительное собрание. Бросил бы я мотаться по хуторам, зараз бы вернувся до дому к жинци...
— А у нее сидит в горнице Гришка, атаманов сын, — докончил за него его земляк Сухин.
У Клевы словно от боли перекосилось лицо.
— Плетешь ты, Серега, черт знает то, — оказал он с сердцем. — Сам знаешь, моя Настя не позволит баловства, як и сам я не позволяю.
— Не позволяешь, а на кухарку Оксану всякий раз облизываешься. Вот я расскажу твоей жинке... — произнеся эти слова, Сухин облизал тонкие, спрятанные в черной густой бороде губы. Эта же борода прикрывала его постоянную, часто ядовитую усмешку.
— У дурного попа дурна и молытва, — махнул рукой Клева и встал из–за стола. Он был однолюб и не выносил скабрезных шуток своего приятеля.
Встали из–за стола и остальные участники затянувшегося ужина.
— Пидемо, княже, спаты, — взял за плечо своего подопечного дядька Митро. — Ты хоть шо–либо понял из нашей брехни?
— Ага, понял, — кивнул головой Казбек, отчаянно зевая и натирая кулаком покрасневшие глаза. — Хорошо на фаэтон катать. Я, когда стану мужчиной, каждый день на фаэтон ездить буду.
Разбудил Казбека петух. В поисках корма он забрел через открытую дверь в чабанскую спальню и загорланил свое извечное «кукареку». Увидев на нарах зашевелившегося человека, недовольно забормотал что–то и выскочил наружу. Следом за ним, щурясь от солнца, вышел и Казбек.
— Не знаю, як в чабаны, а в пожарники ты, княже, сгодишься, — усмехнулся ему навстречу дядька Митро. Он стоял возле своей гарбы — небольшой тележки на двух огромных в человеческий рост колесах под двускатной камышовой крышей — и что–то складывал в нее.
— А зачем меня не разбудил? — улыбнулся Казбек, подходя к гарбе и берясь за бутыль с какой–то черной жидкостью, чтобы подать ее своему новому хозяину.
— Да думаю себе, хай поспит дытына, пока не наступив ему на ногу черный вал.
— Какой вал? — не понял Казбек.
— Вырастешь — узнаешь, — потрепал его по курчавой голове дядька Митро и забрал бутыль. — Я сам положу, а ты — геть до тетки Христины, возьми у ней харч на дорогу.
— А где вона? — спросил осетин, учтя вчерашнее замечание украинца.
— Мабуть, в Холодовой хате, туда давче с ведром отправилась.
Казбек побежал разыскивать кухарку. «Но! холера тебе в бок!» — неслась ему в спину ругань старика-водоката, погонявшего слепую клячу у колодца. «Талды-галды — наделаю беды!» — выскочил ему навстречу из–за угла хаты черный до синевы индюк с воинственно распущенным хвостом. Казбек обошел стороной взъерошенного, как чабан Василь, индюка, осторожно перешагнул порог мазанки и на цыпочках прокрался по земляному полу сеней к двери, ведущей в горницу. Она была открыта. Казбек заглянул в дверной проем: тетка Христина стояла на крашеном деревянном полу в подоткнутой выше колен юбке и, выжимая мокрую тряпку, смотрелась в висящее на стене большое овальное зеркало.
— Неужели я такая страшная? — донесся к нему ее задрожавший голос. Бросив тряпку на край стоящего на полу ведра, она взялась обеими руками за свой округлый подбородок. — Потому он и не глядит на меня, что я такая некрасивая.
Женщина покачала из стороны в сторону головой и вдруг, высунув язык, показала его зеркалу.
— Да брешешь ты, проклятое стекло. Если б я была такая поганая, разве цеплялись ко мне в Гашуне парни? А чабаны? Каждый старается меня обнять да ущипнуть за что не надо. Хозяин — тоже. Один только Митро не трогает. Дурной: небось, тоже, как и Василь, к мадамам за гроши его чума носит, а я вот она — под боком, некупленная.