Кухарка нагнулась над ведром с водой, и улыбка разгладила собравшиеся было морщинки на ее лбу.
— Я ж говорю, что брешет это зеркало — рассмеялась она счастливо, еще ниже склоняясь над ржавым ведром. — Вон какие у меня глаза — как звездочки. А какие губы — будто ягодки. Хороша! Хороша Христя — как цветок лазоревый! — вскричала она и, подхватив ведро, закружилась по комнате. Тут только заметила она выглядывающего из–за косяка мальчишку.
— Что тебе тут надо? — нахмурила Христина черные брови и подошла к свидетелю своего разговора с зеркалом.
— Дядька Митро сказал: «Возьми харч», — ответил Казбек и ткнул пальцем в сторону зеркала. — Можно я поглядеть немножко?
Христина рассмеялась.
— Погляди, ежли такой смелый, — разрешила она.
Казбек подошел к зеркалу и в ужасе отшатнулся: из золоченой рамы уставился на него диковинный урод с непомерно большой головой на тонкой шее. Правый глаз у него был с чайное блюдце и таращился огромным бельмом, едва удерживаясь в глазной орбите, левый наоборот сплющился едва заметной щелью, наискось перерезав щеку и чуть не прикасаясь к вздутой, как от чирья, губе; длинный, как у старого Османа Фидарова, нос опустился на подбородок. Казбек даже оглянулся, думая, что этот урод стоит у него за спиной.
— Что, и ты испугался? — снова рассмеялась Христина. — Не бойся, хлопче, это зеркало какое–то ненормальное. И зачем только хозяин привез его сюда? Мордашка у тебя славная и волосья курчавые. Вырастешь — от девчат отбою не будет. Наша сестра дюже курчавых любит. Только одна я, бедолага, присохла к белобрысому да плешивому, как грязь к коровьему хвосту...
— К дядьке Митро? — уточнил Казбек. А тетка Христина удивленно всплеснула руками:
— Вот же въедлив, нечистая сила! А ну марш, отсюда, пока я тебя мокрой тряпкой не уважила. Я б твоему Митру не токмо хлеба или сала — конских яблок не положила в торбу — пусть бы ел в степи катран да купыри [7], с них не побежал бы в Моздок к своим чертовым мадамам. Ну, пошли в кухню, чего своими нерусскими буркалами лупаешь?
Глава вторая
Сона собиралась идти на дежурство в лазарет, в котором работала вот уже третий год сестрой милосердия, когда в калитку вскочила запыхавшаяся и раскрасневшаяся Ксения Драк.
— Ой, Сонечка! — крикнула нежданная гостья, подбегая к веранде и чмокая в щеку спускающуюся по ступеням порожка молодую женщину.
— Что случилось? — опросила Сона, не очень удивившись возбужденному состоянию своей взбалмошной приятельницы, знакомство с которой завязалось с того памятного званого вечера у купца Неведова.
— Как, ты ничего не знаешь? — переводя дух зачастила пришедшая, — И вы не знаете? — перевела она взгляд широко распахнутых глаз на хозяина дома, сидящего на веранде с дырявым чувяком в руке.
— Должно, бабка Макариха двойню родила? — ухмыльнулся Егор Завалихин, с озорной веселостью глядя на расфранченную — «драчиху», как он ее называл за глаза. — Или на Тереке знов голую бабу видели?
Ксения досадливо поморщилась, протестующе, махнула в его сторону рукой, обтянутой перчаткой:
— Да ну вас, право, Егор Дмитрич, вы только про гадости... Революция произошла в Петрограде, вот что!
Завалихин очумело похлопал круглыми глазами, а Сона порывисто ухватил а Ксению за руки:
— Откуда узнала? Кто тебе сказал?
Ей вдруг сделалось жарко, несмотря на свежий мартовский ветерок, долетающий сюда из–за рощи с Терека.
— Весь Моздок уже знает об этом. Ты куда собралась, в лазарет? Ну тогда пошли быстрей. Там возле казачьей конюшни митинг собирается. Все туда идут, — и Ксения, подхватив Сона под руку, потащила ее к незакрытой калитке.
А на улице и вправду сегодня творится что–то необычное. Куда ни глянь — всюду толпятся люди, возбужденно крича и размахивая руками. Даже старухи, забыв на время свои насиженные завалинки, выбрались поближе к проезжей части. Опершись на костыли и палки, пережевывают беззубыми ртами небывалую новость: «Осподи! Пресвятая богородица! Царя с престолу скинули! Как же жить без царя?»
Но больше всего собралось люду в конце Успенской площади возле казачьей конюшни. Окружив сломанную, без одного колеса тачанку, которую, по-видимому, выволокли из–под конюшенного навеса, горожане самозабвенно слушают взобравшегося на нее оратора, подогревая его и без того горячую речь восторженными возгласами.