Сона покачала головой.
— В Пскове, в «дикой дивизии». Сотник.
— И давно ты... — Сона опустила ресницы, — любишь его?
— Давно. С тех пор, как и тебя полюбила.
В это время впереди крикнули: «Стойте!», и Сона ткнулась носом в чью–то спину. Поднявшись на носочки, она заглянула через плечо впереди стоящего мужчины и увидела преградившую путь демонстрантам рослую женщину в кожаной куртке.
— Товарищи! — крикнула женщина властно и весело. — Что же вы делаете?
Колонна, сбившись с ритма, затопталась на месте.
— А что мы делаем? Идем, не видишь? — ответили из колонны.
— Да как же вам не стыдно: революция, а вы — с царским флагом.
— Фу, черт! — выругались в колонне. — А мы думаем, чего это она. Флаг–то у нас вверх ногами: вроде как красный.
— А ну дай сюда, — женщина в куртке решительно направилась к знаменосцу и выхватила у него сломанное древко. Надкусив зубами полотнище, она с треском оторвала от него белую с синей полосы, а оставшуюся оранжевую протянула назад заулыбавшемуся такой находчивости знаменосцу. — Вот теперь он действительно красный.
Приумолкнувшая было колонна вновь забурлила весенним потоком:
— Ну и баба! Не баба, а конь... с копытами.
— Такой попадись — самого раздерет пополам, как тую тряпку.
Главную улицу, вновь огласила песня:
И словно подтверждая, что именно так и будет, струилась над головами поющих в солнечных лучах оранжевая лента импровизированного пролетарского стяга.
— Кто эта смелая женщина? — спросила Сона у Ксении.
— Клавка Дмыховская. Секретарша из «Товарищеского общества», Моздокская Жанна д’Арк.
Сона не знала, кто такая Жанна д’Арк, но спросить постеснялась, решила, что спросит на дежурстве у главного врача Вольдемара Андрияновича — тот все знает.
Между тем людской поток, прокатившись по Алексеевскому проспекту, свернул на Ольгинскую улицу и вскоре под хлынул к парадному входу Казачьего отдела или, как его еще называли, Атаманского дворца. В дубовую дверь забухали тяжелые рабочие кулаки:
— Открывай! Чего заперся?
— Хватит, поатаманили!
В дверях показался казак в звании подъесаула. Спросил, в чем дело.
— Атамана давай! Народ говорить с ним хочет.
— Сейчас доложу его высокоблагородию, — пообещал подъесаул, скрываясь за дверью.
Вскоре на крыльцо вышел сам атаман Отдела полковник Александров:
— Я вас слушаю, господа, — сказал он, с трудом удерживая на лице спокойное выражение.
Ему навстречу выступил Ионисьян.
— Гражданин полковник, — сказал он, выговаривая каждое слово с торжественной расстановкой. — Мы требуем немедленной передачи Отдела представителям народа.
У полковника от возмущения встопорщились седые усы.
— Да как вы смеете! — повысил он голос, закладывая руку за борт черкески. — Кто вас уполномочил производить такого рода узурпации?
— Революция, гражданин бывший атаман, — все так же чеканя каждое слово, ответил Ионисьян. — Или вы не в курсе событий?
— Да что с ним долго разговаривать! — подскочил к атаману киномеханик Кокошвили и сунул ему под нос револьвер: — Именем революции вы арестованы! Прошу сдать оружие.
Тотчас к атаману подошли еще несколько человек в рабочей одежде, среди которых Сона узнала слесаря с завода Загребального Терентия Клыпу. Последний под свист и улюлюканье толпы сорвал с плеч атамана погоны и бросил под ноги в непросохшую лужу.
У атамана страдальческой гримасой перекосилось лицо. В одно мгновение он как бы слинял, утратил офицерскую выправку и начальственную спесь.
— Господа... — сложил он умоляюще руки на газырях черкески, — пожалейте мою седую бороду, повремените до получения указаний из Владикавказа.
Но ему никто не посочувствовал. Лишь Сона вздохнула украдкой.
— Куда его, Аршак, в камеру? — ткнул Кокошвили револьвером в сторону невидимой отсюда тюрьмы.
— Ну что ты, Саша, — по лобастому лицу Ионисьяна скользнула улыбка. — Отведите атамана домой и посадите под домашний арест.
Атаман, поникнув головой, молча подчинился красноречивому жесту вооруженного киномеханика. Толпа, не утолившая до конца своего любопытства и жажды действия в связи с такими важными переменами, устремилась вслед за необычным конвоем. Но тут путь ей преградили вылетевшие — иначе не скажешь — из ближайшего переулка всадники. Впереди — офицер без папахи и в распахнутой черкеске. В руке у него хищно сверкала шашка.