— Сам ты плетешь незнамо чего, — перестал смеяться житель упомянутой станицы. — Почему они плетеные?
Денис удовлетворенно разгладил редкие усы.
— А потому, — ответил он, наслаждаясь замешательством противника, — что вы медные разгрякали, а заместо их сплели из прутьев и глиной обмазали.
— Чегой–то я не припоминаю... когда это?
— А когда архиерея встречали. Пыль на дороге увидели, сдуру в колокола ударили, а энто вовсе был не архиерей, а бык за коровой бежавши. Ха-ха-ха! — теперь уж Денис затрясся от смеха.
С минуту пикирующиеся в словесном поединке казаки выжидательно смотрели друг на друга. Наконец один из них примирительно сказал:
— Закурить не найдется, служба?
— Иди сюда, — согласился на мировую Денис, вынимая кисет и усаживаясь на мешок с арбузами.
Сошлись. Свернули цигарки. Затянулись лихим самосадом. К ним подошли другие казаки, тоже закурили.
— Кубыть, и войны никакой, — ухмыльнулся Лаврентий. — Вот бы кажон день так.
— А еще бы лучше по домам к едреной матери, — вздохнул другой стодеревец Антон Плешаков. — Самое время под озимые пахать.
— Так чего ж вы сидите тута? — спросил казак с красной стороны. — Зачем воюете против Советской власти?
— А мы разве против Советской власти? — удивился Лаврентий. — Аким Ребров говорит, мы против большевиков и комиссаров.
— Аким–то говорит, а ты сам что, дите малое? Не знаешь рази, что большевики это и есть Советская власть.
— Шут их разберет, — махнул рукой Лаврентий. — Я сам, что ли, приволокся сюды? Меня, брат ты мой, силком... Ты, небось, тоже попал на хронт не своей охотой:
— Не угадал, паря, — усмехнулся казак с красной стороны. — Я в Красной Армии добровольно. Потому как не желаю иметь над собою господ атаманов и царских генералов с капиталистами. Мы со своим командиром товарищем Кучурой за народ, за новую, честную жизню без эсплу... — он не выговорил трудного слова и сделал вид, что закашлялся от табачного дыма. — Одним словом, казаки, зря вы со своим криворотым президентом затеяли эту бучу. Все равно мы вас скоро расколошматим за милую душу.
— Да разве ж мы затеяли? — возразил Денис. — У меня эта буча вот она где, — он рывком задрал на спине рубаху, показал незнакомцу розовые, внахлест полосы на пояснице.
— Ого! — удивился красный казак. — И ты посля того воюешь за эту белую сволочь?
— А куды денешься? — опустил рубаху Денис.
— Разве некуда? — незнакомец с той стороны бросил под ноги окурок, вдавил его сапогом в землю и вдруг предложил: — Переходите, братцы, к нам в красный отряд товарища Кучуры. Ей-богу, не пожалеете.
— Ну да, — выразил опасение Лаврентий, — мы к вам перейдем, а вы нас — в расход.
— За что же в расход? Я объясню командованию, так, мол, и так. Хотите, сейчас сведу к нашему начальству? А еще лучше будет, ежли вы придете ночью со всей своей оружией и других с собой прихватите.
— Оно бы можно... — облизал Денис пересохшие губы. — Да вдруг вы нас ночью не узнаете, перестреляете впотьмах.
— Не боись. Я сам буду вас поджидать вон у того курганчика. Я крикну: «Кто идеть?» а вы скажите какую–нибудь пароль. Ну на вроде того...
— «Хотите арбуза?» — подсказал Антон Плешаков.
— Во-во, она самая, — согласился с предложенным паролем казак-красноармеец. — А я вам в ответ...
— «Своих от пуза», — снова подсказал Плешаков, а все остальные не очень весело рассмеялись, страшась задуманного. Пора было расходиться. От траншеи белоказачьей позиции спешил к курящим, что–то крича и размахивая кулаками, отделенный командир Ефим Дорожкин.
Степан проснулся на рассвете, посмотрел в окно: по стеклам, извиваясь, скатывались вниз дождевые капли. «То–то вчера плечо ныло», — подумал он и потер раненое плечо ладонью. Дождь был некстати. Он мог помешать наступлению красных войск на моздокском направлении. Накинув на плечи шинель, Степан осторожно прошел между спящими вповалку бойцами к сеням, разделявшим казачью хату на две самостоятельные половины: жилую и летнюю. На ходу достал кисет с махоркой, привычно скрутил цигарку, затянулся едким дымом. Скорей бы уже началось наступление. Вчера приходили в Георгиевск моздокские подпольщики, просили командование поторопиться с освобождением Моздока, пока бичераховцы не истребили посаженных в тюрьму патриотов. Спросил у них о жене — ничего не знают. Так же ничего не мог сказать и Денис Невдашов, добровольно перешедший на сторону красных под станицей Государственной. «Слыхал, говорит, будто бы тестя твоего Данилу посадили в тюрьму, а насчет жинки не слыхал, брехать не буду».
— Матерь божия, пресвятая богородица! — услышал он сквозь неплотно притворенную дверь летней комнаты, в которой размещался медицинский персонал полка, свистящий шепот, — ты сама женщина, должна понять, как мне тяжело...