— Кто вам дал право, сволочи, изгаляться над казачьим атаманом?! — крикнул он сдавленным голосом. — И вы, братцы! — обвел он острием шашки ряды демонстрантов, среди которых находились и казаки, — позволяете арестовывать свою власть. Да как же вам не стыдно, мать вашу перетак!
Толпа на этот его не совсем приличный монолог ответила не более учтивыми выражениями:.
— Метись, Пятирублев, отседа к такой–то матери! Ишь, глазья выпучил, холуй царский. Сдернуть его, суку, с седла, чтоб не лаялся.
— Зарублю-ю! — Пятирублев задрал над головой шашку, пришпорил коня, направляя его в человеческую гущу. Следовавшие за ним рядовые казаки вскинули перед собой карабины, лязгнули затворами.
Грохнул выстрел. Это Кокошвили взмахнул револьвером перед мордой казачьего коня. Тот, заржав, взвился на дыбы.
— Господи Исусе! — вздохнули рядом с Сона. — Вот тебе и революция! Беги, Нюрка, а то убьют...
Толпа плеснулась во все стороны, словно лужа, в которую бросили булыжник. Раздалось еще несколько выстрелов. Кто–то пронзительно закричал не то от боли, не то от страха. У Сона от этого крика похолодело под ложечкой, и она, охваченная паническим страхом, побежала прочь, позабыв про Ксению, лазарет и про все на свете.
— Хватайте его! — кричал кто–то за спиной, и ей казалось, что хватать должны ее.
Опамятовалась возле паперти Духосошественского собора, что возле базарной площади. С трудом перевела дух, подоткнула растрепавшиеся волосы.
— Софья Даниловна, что с вами?
Сона повернулась на голос: к ней подходил со стороны полицейского участка сам пристав, безукоризненно одетый, выхоленный, по-прежнему похожий как две капли воды на царя Александра.
— Ой, господин пристав! — вымученно улыбнулась Сона и прерывающимся от волнения голосом рассказала о событиях, происшедших у Казачьего отдела.
— O fallacem hominum spem, — сокрушенно покивал головой пристав.
— Что вы сказали? — не поняла Сона.
Пристав снисходительно усмехнулся:
— Я говорю об обманчивости человеческих надежд. Жалкие люди. Они думают, что, совершив революцию, стали свободными. Какое наивное заблуждение.
— Но почему же? — удивилась Сона, окончательно приходя в себя после перенесенного волнения, и повернулась, чтобы идти к лазарету. Пристав пошел рядом.
— Да потому, что свободных людей не может быть ни при какой власти, будь то Николай Романов, князь Львов [8] или Емеля Пугачев. Любая власть есть насилие, или вы этого не знаете? Примером может служить сегодняшний случай. Новая власть еще не сформировалась толком, а уже производит аресты.
— Но ведь атаман мо... монархист, — запнулась Сона на непривычном, услышанном на митинге слове.
— Всегда одно и то же, — вновь усмехнулся пристав. — Нынче берут монархистов, а завтра, глядишь, опять за большевиков примутся. Вы, случайно, не большевичка? Уж вас–то, видит бог, я взял бы с удовольствием. Хе-хе...
— Хватит того, что вы взяли моего мужа, — нахмурилась Сона.
Пристав деланно рассмеялся.
— Но ведь я человек службы, — возразил он. — Приказано было брать большевиков — я брал. Впрочем, дело прошлое, но в аресте вашего мужа не сколько повинен я, сколько... Хотя вы мне все равно не поверите.
Сона остановилась, взмахнула перед выпуклыми глазами спутника мохнатыми ресницами:
— Кто этот человек? Ну, пожалуйста.
Пристав достал из кармана портсигар, закурил папиросу.
— Я вас очень прошу, господин пристав, — Сона продолжала глядеть в глаза своего провожатого.
— Ну зачем же так официально? — поморщился пристав от попавшего в глаза дыма и решительно махнул рукой: — В конечном счете rahi sua quemque vobuptas [9]. Помните знаменитого разбойника Зелимхана?
Сона с готовностью кивнула головой.
— Он был убит в 1913 году зимой. Тогда же были схвачены и посажены во владикавказскую тюрьму его приспешники. Всех их ожидала виселица... Однако пойдемте, а то здесь много народу, — сказал пристав, взглянув на витрину магазина Марджанова, у входа в который они остановились.
— Да-да, — согласилась Сона, — пойдемте скорей, я опаздываю на дежурство.
— И вот однажды приходит на мое имя пакет из жандармского управления области, — продолжил рассказ начальник полиции, — в нем мне предписывалось взять на поруки из тюрьмы некоего Хестанова, бывшего писаря станицы...
— Микала? — поднесла конец платка к губам побледневшая Сона.
— Даже так? — удивился рассказчик. — Вы его знаете?
Сона покивала головой.
— Он с нашего хутора, бывший жених мой, — сказала со вздохом.
— Теперь ясно, почему он с такой злобой говорил о вашем муже, — усмехнулся пристав. — Так вот этот молодчик, будучи переведен в моздокскую тюрьму, поставил мне условие: если я спасу его от виселицы, он мне поможет разоблачить главаря тайной большевистской организации, действующей в Моздоке и его окрестностях. Я принял условие: голова врага отечества дороже головы казачьего атамана, убитого этим разбойником в порыве ревности. Ну, а служба у Зелимхана, и вовсе не в счет. Тогда он указал место в Стодеревской, где был рассыпан шрифт из иконы. Остальное вам известно.