Стоящий по соседству со Степаном мастеровой швырнул на паркетный пол окурок, растер его подошвой сапога.
— Кончай кадить, а то лампы тухнут! — заорал он весело и тут же, достав кисет, снова скрутил «козью», похожую на слоновью, ножку.
— Господа! То есть, прошу прощения, граждане!
Это голова городской управы Ганжумов, поднявшись со стула, выкатил на председательский стол свой круглый, как арбуз, живот и потряс в сизом от табачного дыма воздухе колокольчиком. — Общегородское собрание разрешите считать открытым.
Дружные аплодисменты всколыхнули табачное облако.
— Предлагаю избрать почетными членами нашего собрания следующих граждан: всеми уважаемого Мелькомова Богдана Давыдовича...
В ответ раздались неуверенные хлопки. Набитая битком аудитория тревожно зашелестела голосами.
— Быкова Николая Павловича, — продолжал называть городской голова «уважаемых» моздокчан.
Хлопки прекратились, а голоса зашелестели тревожнее.
— Цыблова Степана Егоровича, его высокоблагородие полковника Рымаря Тихона Моисеевича, Шилтава Карпа Павл...
И тут зал взорвался, словно бомба, у которой догорел наконец–то фитиль.
— Долой! Не надо нам толстосумов и казачьих офицеров!
Ганжумов захлопал толстыми губами, словно сазан, вытащенный из воды на сушу.
— Граждане!... — выговорил он наконец с укоризной в голосе.
Но ему не дали закончить мысль.
— Наших давай! — крикнул из задних рядов.
— Терентия Клыпу! Петрищева! Дубовского! — понеслось со всех сторон.
«А я еще хотел зайти к нему домой», — усмехнулся Степан, глядя на усаживающегося за стол президиума Терентия, красного от жары и всеобщего внимания.
Первым подошел к трибуне гласный Думы Авалов. У него красный бант на груди и золотой перстень на пальце. Он поздравил собиравшихся с долгожданной революцией, насулил им всяких благ в ближайшем будущем, а покамест попросил не самоуправничать и во всем полагаться на старую власть, разумеется, контролируемую Гражданским комитетом, который они сегодня, выберут из числа, самых достойных представителей всех слоев общества. Он тут же назвал фамилии в большинстве своем чиновников и старых городских заправил. С его предложением согласились и даже похлопали, когда он, поклонившись, отошел от трибуны. «Хитро сработано: и овцы сыты, и волки целы», — переиначил на свои лад пословицу Степан, подразумевая под волками царских чиновников.
Потом один за другим выступили представители от партии эсеров и меньшевиков. В первом Степан узнал сына богатея с Русского хутора Александра Пущина, а во втором — адвоката Елоева. Пущин с ходу призвал присутствующих присягнуть на верность Временному правительству и не спешить с заменой властей на местах до указания свыше, а Елоев предложил наряду с Гражданским комитетом создать комитет Казаче-крестьянский.
Выступали и другие ораторы. От товарищеских обществ, артелей, партий, сословий. Говорили взволнованно, горячо, опровергая друг друга и не предлагая собранию ничего конкретного. Всем им охотно аплодировали — очень уж понравилась игра в демократию. Тем неожиданней показался для опьяневших от хмельных речей слушателей вырвавшийся из толпы одинокий трезвый голос:
— А для чего все–таки совершена революция?
На мгновение в зале воцарилась тишина. Но ее тотчас разнесли вдребезги злорадные крики:
— Кто это там еще пикает?
— А ну покажись, умник!
— Пропустите его к трибуне!
Подавший реплику, сопровождаемый незлобивым смехом и свистом, направился к столу президиума.
— Степан! — вытаращил глаза Терентий Клыпа. — Разрази меня гром, если это не он!
И сразу по всему залу: «Какой Степан? Откуда взялся?» Терентий вскочил с места, бросился к другу, облапил при всем честном народе.
— Товарищи! — повернул к участникам собрания счастливое лицо. — Это же Степан Орлов, вернее, Журко, руководитель нашего подполья, член партии большевиков...
— С тысяча девятьсот пятого года, — закончил за него Степан, направляясь к трибуне.
— Для чего же все–таки была совершена революция? — повторил он вопрос, обращаясь к замолчавшему в ожидании ответа залу.
— Вам никто не давал слова, молодой человек, — вновь выкатил на стол свой обтянутый жилетом живот председатель управы.
— Так дайте, — улыбнулся ему самозванный оратор. А из зала в адрес председателя полетели колкие советы типа «заткнись, пузан!» и «не мешай человеку!»
— Революция — это свобода, ведь так? — снова обратился Степан к залу.
— Та-ак! — откликнулся зал.
— А о какой же свободе можно говорить, — если все останется по-старому: старая управа, старый суд, старая полиция?