— Кто этот молодой грузин?
— Александр Кокошвили? Киномеханик из «Паласа». Наш товарищ. Энергичен и изобретателен по части конспираций.
— А где Битаров?
— Я лично с ним не был знаком, но знаю, что он находится где–то в Карпатах в «дикой дивизии».
— Его, что, мобилизовали? Ведь он учитель.
— Ушел добровольцем.
— Не может быть!
— По совету Мироныча.
— А... тогда другое дело, — усмехнулся Степан. — Картюхов Вася тоже на войне?
— Да. Георгия получил за ратные подвиги. О нем вам лучше расскажет Клыпа, он с ним переписывается.
— Вася не может без подвигов, — снова усмехнулся Степан, замедляя шаг возле дома купца Шилтова. — Вы меня простите, но мне нужно зайти за женой: у нее кончается дежурство. — Он протянул руку. — А вас, Федор Иванович, я попрошу обдумать кандидатуры членов Совета от социалистического блока, в частности от нашей фракции.
— Хорошо, Степан Андреевич. Очень рад был с вами познакомиться. Уверен, что с вами у нас дела пойдут успешнее. До завтра.
Дорошевич тряхнул протянутую руку и пошел дальше по проспекту, а Степан, скрипнув дверью, едва не бегом устремился по лестнице на второй этаж. Вот она, страда революционная: скоро уже сутки, как он в Моздоке, а еще жены путем не видел!
— Думала — не дождусь, — метнулась к нему с верхней площадки женская тень. — Почему так долго шел?
— Родная... — Степан подхватил жену на руки, прижав к груди, понес вниз к выходу.
— Пусти, сумасшедший, — дохнула она ему в ухо, а сама еще крепче обхватила упругую шею.
Потом, когда, несколько успокоившись, шла рядом со своим единственным по проспекту мимо Стефановского собора, спросила:
— Наш муж, а кто такая Жанна д’Арк?
— А от кого ты слышала о ней, наша жена? — ответно пошутил Степан.
— Ксения говорила, — Сона подняла на мужа счастливые глаза, в которых двумя сияющими заковычками отразился месяц, и рассказала ему о своем участии в демонстрации.
«И что у нее общего с этой пустоголовой Ксенией? — вновь обожгло Степана ревнивое чувство. Но он тут же взял себя в руки.
— Жанна д'Арк — это французская девушка-патриотка, которая повела за собой правительственные войска против захватчиков-англичан, — ответил он на вопрос жены и, помолчав, добавил изменившимся голосом: — Она была бесстрашна, мужественна и... целомудренна.
— Бамм! — донесся с макушки Стефановского собора удар колокола, будто подтверждая истинность только что произнесенных слов. А висящий над ним месяц еще больше скорчился, беззвучно смеясь над извечной людской суетой.
Степан соскочил с пролетки, расплатился с кучером и вошел в красивое двухэтажное здание, парадная дверь которого открывалась сразу на две улицы — Московскую и Мещанскую.
— Вы по какому делу, гражданин? — повернулся к нему сидящий слева за столом русоголовый крепыш в простом довольно потертом пиджаке и рубашке-косоворотке с расстегнутой верхней пуговицей.
Степан снял картуз, конфузливо смял его в ладонях.
— Нам бы объявление насчет лошади.... — промямлил он, перебегая взглядом с сотрудника редакции на сидящего перед ним причудливо одетого посетителя с полным, лоснящимся от жира и здоровья лицом. На нем какой–то вычурный, времен Степана Разина кафтан, такого же фасона ухарски заломленная набок мерлушковая шапка и сафьяновые сапоги с загнутыми вверх носками — словно сам знаменитый атаман сошел с картины Сурикова, оставив на время в челне плененную княжну, и уселся на стул перед столом сотрудника редакции владикавказской газеты «Терек».
— Пропала, что ли? — улыбнулся сотрудник редакции, блеснув крупными белыми зубами.
— Ага, пропала. Уж вы постарайтесь, — просительно ухмыльнулся Степан и полез во внутренний карман пиджака, намереваясь достать не то объявление, не то деньги.
— Одну минуточку, — остановил его сотрудник редакции, улыбаясь пуще прежнего. — Будьте добры, возьмите стул и подождите, пока я освобожусь. Так что вы хотели сказать, Михаил Александрович, в отношении Библии? — повернулся он снова к двойнику Разина.
— Что у святого духа, диктовавшего всем этим Моисеям и Павлам свои нелепые россказни, весьма ограниченное воображение и скудные познания в области истории, географии и естественных наук. Ведь это же бред сумасшедшего, а не священное-писание, — поднял над столом пухлые белые руки названный Михаилом Александровичем.