— Мы идем на могилу Алы... (и-ык!) Чайгозты, чтоб накормить его (и-ык!) дохлой кошкой.
— Ангелы святые! — Данел воздел руки к небу. — Ты же хотел накормить ею совсем другого покойника.
Чора прищурил и без того узкие глаза:
— Я передумал. Зачем обижать хорошего человека, — тут он хлопнул по плечу своего неуверенно стоящего на ногах спутника, — он же не виноват, что сам всю жизнь ходит в старой шапке.
Казбек уселся на жердь загородки, отделяющей коров-маток от новорожденных телят, вынул из кармана обтрепанных штанов кусок просяного чурека и, болтая дырявыми чувяками, принялся его смаковать. Синие глаза его при этом блаженно щурились, а медная серьга, продетая в мочку правого уха повивальной бабкой Мишурат Бабаевой, пускала по стене сарая веселых зайчиков. Ах, как вкусно! Не зря, выходит, пупок надрывал в тот день, когда хозяин рассчитывался с его отцом за приобретенного работника. Целых два пуда просяной муки приподнял над землей юный батрак, стараясь принести своей семье как можно больше пользы. «Смотри, килу нарвешь», — скосоротился тогда хозяин. А отец облегченно вздохнул и сказал с гордостью: «С виду дохлый, а жилистый — весь в меня».
К загородке подошел Гаги, младший сын Аксана Каргинова с куском уалибаха в руке. Он покрутил пирогом перед носом сверстника и сказал, роняя изо рта сырные крошки:
— Тебе, небось, тоже хочется уалибаха?
Казбек смерил хозяйского сына презрительным взглядом и еще усерднее заработал челюстями, разжевывая черствый хлеб.
— Может быть, твой просяной чурек вкуснее пшеничного пирога с сыром? — не унимался Гаги.
— Каждый ест то, что ему по зубам, — ответил Казбек; стараясь не глядеть на аппетитно желтеющую из надкушенного пирога начинку.
— Думаешь, у меня зубы слабые? — перестал жевать Гаги. — Вон посмотри какие.
— Были бы крепкие, не ел бы старушечью еду, — отвернулся от собеседника Казбек, так ему было противно смотреть на человека, роняющего в его глазах мужское достоинство.
— Это уалибах — старушечья еда? — изумился Гаги, вытаращив черные и круглые, как у отца, глаза.
— А то нет, — прищурился Казбек. — Мне не веришь, спроси у моего деда Чора. Ты видел у него зубы? Почему, думаешь, они у него такие, блестящие и крепкие? Да потому, что он никогда не ест пирогов.
— А что же он ест?
— Чурек и мамалыгу. А еще — фасоль.
— Может быть, фасоль вкуснее шашлыка? — ухмыльнулся Гаги, считая что крепко поддел этого задаваку Казбека, от которого не однажды получал тумаки в уличных потасовках.
— Я разве сказал вкуснее? — пожал плечами Казбек. — Настоящие мужчины едят и пьют не всегда то, что вкусно. Вот скажи, что слаще: арака или молоко?
— Молоко, конечно.
— А что любит пить больше твой отец: молоко или араку?
— Араку...
— Вот видишь?
Дело сразу приняло другой оборот. Гаги, словно, завороженный, уставился на просяной хлебец.
— Давай поменяемся, — протянул он Казбеку пирог.
Но тот отрицательно покачал лохматой шапкой.
— Ну что тебе стоит, — наморщил нос Гаги. — Дай хоть маленький кусочек.
Казбек был неумолим. Он с хрустом продолжал дробить зубами твердую корку.
— Эй-ех! Хочешь, я тебе принесу немного колбасы?
У Казбека сверкнули глаза в просветы между завитушками папахи:
— Ладно, неси, но только побольше.
Спустя минуту Гаги уже сидел рядом с Казбеком и, сияя от наслаждения, хрустел выменянным на колбасу сухарем.
— Ну как, правда, вкусно? — подмигнул ему сотрапезник, жуя самодельную баранью колбасу и заедая ее пшеничным уалибахом.
— Правда. — не слишком уверенно согласился Гаги. — Горчит только.
— Это без привычки, — успокоил его Казбек.
— Я бы и еще ел, — выпятил грудь Гаги, с трудом проглатывая последний кусок.
— Ты маму свою пошли к моей маме, у нее много таких чуреков, пускай обменяет на пироги.
— Ладно, пошлю, — пообещал Гаги, довольный, что так легко добился желаемого. В сущности, человеку не так уж много нужно для того, чтобы стать счастливым.
На следующее утро как всегда Казбек пришел на каргиновский двор и принялся выполнять свою несложную работу. Почистил в телячьем хлеву, набросал под ноги животным свежей соломы, зашел в стойло к племенному жеребцу Ястребу, расчесал ему гриву и угостил корочкой от уалибаха, полученного матерью в обмен на чурек от Каргинихи. И в это время за стеной конюшни он услышал стон:
— Ой, нана, больно!
Казбек прислушался: это плакал хозяйский сын Гаги. Возле него хлопотала мать, время от времени призывая несчастья на чью–то голову:
— Чтоб ему так же заложило и даже крепче! Чтоб ему мой уалибах скрутил кишки и проткнул живот!