Вдруг слева раздался пронзительный свист, и, оглянувшись, Казбек увидел, как с первого пути все бросились врассыпную — к вокзалу со стороны Прохладной, сердито ухая паром, подкатывал паровоз. «Так-так!» — приговаривал он колесами, глядя огромным стеклянным глазом на то, как шарахается в стороны от него все живое.
— Раненых! Раненых привезли! — понеслось над перроном, и толпа устремилась к санитарному поезду. Казбек тоже побежал. Из вагонов уже выносили раненых.
— В сторонку, в сторонку, граждане! — покрикивали на любопытных суровые санитары, бесцеремонно расталкивая толпу ручками носилок. Их сопровождали сестры милосердия в серых форменных платьях с белыми передниками и с красными крестиками на груди и косынках.
— Эк их сколько! И за что только люди мучаются, — послышались из толпы сочувственные восклицания и вздохи. — Гляди, волокут совсем без ног. Кому он теперь, горемыка, нужен?
— Матери, кому ж еще...
— Жена тоже не откажется.
— Смотря какая жена, а то и с ногами не примет.
Казбек протиснулся к повозкам, на которые укладывали раненых вместе с носилками. Возле повозок ходил туда-сюда здоровяк-офицер с белыми узкими погонами на плечах и черными лихо закрученными усами на румяном от избытка жизненных сил лице.
— Накромсали вас на мою голову, — ворчал он, хмурясь и указывая пальцем, в какую повозку класть того или иного раненого, — Где я вас размещать буду, ума не приложу. Эй, станичник! — поманил офицер все тем же пальцем казака, которого отец при встрече называл Денисом.
— Чего надо, ваше благородие? — подошел Денис к санитарной повозке и вдруг расплылся в улыбке. — Надо же, такая хреновина,..
— Чему обрадовался, любезный? — спросил офицер.
— Да это... вашблагородь, лечили вы меня от раку. Аль не признаете? На фатеру к вам приезжали со Стешкой, супружницей нашей.
Офицер, напоминавший своим залихватским видом скорее гусара, чем доктора, с удивлением воззрился на своего давнего пациента.
— Гм, живой, значит?
— Живой, господин дохтур.
— Чем же ты лечился, мадерой?
— А что это за лекарствия такая?
— Вино. Очень, знаешь ли, великолепное.
— Нет, ваше благородие, — осклабился Денис. — Где нам... Мы больше чихирем да арачишкой, а еще капустой квашеной.
— Чудеса... — доктор удивленно перекосил широкие черные брови. — Даже не верится, что в чихире скрыта такая могучая целебная сила. А закусывал, говоришь, капустой?
— Ею самой, мне один хороший человек присоветовал.
— Удивительно, — потряс головой доктор. — Я вон скотопромышленника Зверилина самым лучшим коньяком пользовал, да видно, не в коня корм.
— Преставился? — догадался Денис.
— Натянулся, — подтвердил его догадку доктор. — Видно, скота и лечить нужно скотским средством. А ты зачем сюда приперся, забыл как тебя звать?
— Денис, вашблагородь. А фамилия Невдашов. Мой прадед с самим Пугачевым из моздокской тюрьмы бежамши...
— Зачем, спрашиваю, сюда приехал? — перебил казака врач.
— Земляка провожал, Ивана Бучнева. Он хучь и иногородний...
— Вот что, брат Денис, — снова перебил его доктор, — за то, что я тебя вылечил, должен ты мне сослужить одну службу.
— Это какую же?
— Помоги перевезти раненых в лазарет. Видишь, их сколько, а у меня транспорта — раз-два и обчелся.
— Дык, это можно... только у меня на телеге индюки.
— Одного-двух посадишь, ничего твоим индюкам не сделается. Лады?
— Лады, — согласился Денис, поражаясь в душе ловкости, с которой прибрал его к рукам этот чертов доктор. — Кого везти–то?
— А хотя бы этого, — указал врач на прыгающего по перрону с костылем под мышкой молодого казака. У него забинтована левая нога, на ней видны пятна крови. «Осетин», подумал Казбек, глядя на его тонкий прямой нос и энергичный раздвоенный подбородок.
— Здравствуйте, — улыбнулся раненый, подходя к казачьей телеге.
— Здоров, служивый, — ответил Денис и обратился к сидящей на возу дочери: — Ну, чего расселась? Ослобони место для ранетого героя.
В это время кто–то дернул Казбека за руку.
— Ма хур, пойдем скорей к нашей арбе, а то твой отец уже посылает проклятья на твою голову, — сказал дед Чора и потащил любопытного внука сквозь галдящую толпу.
Устя краем глаза взглянула на сидящего рядом пассажира: такой же черный, как Петька Ежов, уехавший прошлой осенью воевать с турками, и глаза у него такие же черные. Только лицо поуже и без рябинок, да нос попрямей и потоньше. Вспомнив Петьку, почувствовала, как вспыхнули щеки и загорелась шея под праздничным полушалком. «Гляди, Устя, — сказал в тот прощальный вечер мельников сын, провожая ее с посиделок домой, — не вздумай выйти за кого другого, вернусь с войны — убью и тебя и твоего мужа». «Тю на него! — рассмеялась тогда в ответ на угрозы Устя. — С чегой–то ты взял, что я тебя дожидаться должна? Пущай тебя ждет Марфа Бачияркова, она — атаманская дочь, а я тебе, Петюня, не пара».