— Митяй, покличь батяку!
— Гасан! Во имя аллаха, беги скорей за Абубакаром!
— Черти гололобые!
— Собаки неверные!
В одну минуту торговые ряды возле балагана превратились в рычащую свалку. То, над чем трудилась не покладая рук матушка-природа, стремясь довести свое любимое творение до совершенства, разлетелось в одну минуту: человек, с таким трудом поднятый ею с четверенек на ноги, опустился до уровня зверя.
— Бей его, Леха!
— Клянусь богом, я напьюсь твоей крови!
Драка разгоралась подобно пожару при ветреной и жаркой погоде. Били друг-друга чем попадя: кулаком, палкой, а то и оглоблей. Сверкали на солнце выхваченные из ножен кинжалы. С хрустом разбивались о разгоряченные вином, и солнцем головы спелые арбузы, и розовый сок, стекал по загорелым, перекошенным злобой лицам.
— Караул, зарезали!
Тщетно старались прекратить побоище городские милиционеры, так назывались теперь бывшие городовые.
— Господа граждане! — взывал к совести дерущихся Змеющенко, раздавая налево и направо зуботычины, — очень вас прошу ради успения нашей божьей матери разойтись к чертовой матери!
Но его никто не слушал. И только когда на толпу драчунов, обрушилась тугая струя из брандспойта, направленная руками вызванных к месту происшествия пожарников, она с воплями и матерщиной шарахнулась в разные стороны.
— Тю на него, лешего! Неначе в Тереку скупал, анафема — хоть выжми, — тряс головой казак.
— Черт паршивый! Бадрачжаны в кисель превратил! Ой, лышенько! — причитала возле своего воза с помидорами старая бабка.
Над ярмаркой — ругань, стон, хохот.
Данел отер ладонью кровь с разбитой скулы, окинул глазами сидящих вокруг него арестантов: ого сколько! Человек пятьдесят, не меньше. Осетины и русские, чеченцы и кумыки и даже цыган в разодранной до пояса рубахе — сидят кучками и в одиночку на грязном, заплеванном полу большого сарая с зарешеченными окнами, используемого городскими властями в ярмарочный сезон в качестве полицейского участка, и ждут каждый своей очереди на допрос в дежурку к «фараонам».
— Чора, — толкнул он локтем своего не менее воинственного родственника с заплывшим глазом, — скажи мне, брат наш, из–за чего началась на базаре драка?
— Я почем знаю, — скривился Чора, прикладывая к огромному синяку «обмытый» в духане пятак. — Спроси вон у того, за что бил меня в глаз? — показал он пальцем в сидящего неподалеку казака.
Данел взглянул на казака, и удивление, смешанное с радостью, отразилось на украшенном ссадинами лице его.
— Клянусь Георгием, это мой стодеревский друг Калашников! — воскликнул он и вскочил на ноги с такой прытью, словно ему было двадцать лет, а не пятьдесят с гаком. — Ма халар Кондрат, тебя тоже посадили сюда за драку?
Казак поднялся навстречу осетину, смущенно улыбаясь, обнял его за плечи.
— Вот так номер, чтоб я помер! — рассмеялся он, сверкнув синеватой полоской зубов под черными, слегка тронутыми возрастным морозцем усами. — Стал быть, это я с тобой даве сражался?
Приятели взглянули друг па друга и от души расхохотались. Все находящиеся в помещении обернулись в их сторону.
— Кто кого смог, тот того и с ног, как говорил мой вахмистр Кузьма Жилин, — перестав смеяться, вновь заговорил Данел. — Но скажи мне ради бога, ма халар, из–за чего началась драка?
Кондрат пожал плечами, искоса взглянул на прислонившегося к стене сарая чеченца.
— Чума ее знает, должно, вот эти затеяли, — кивнул он головой в его сторону. — Такой, мать их черт, задиристый народ.
Чеченец, казалось, только и ждал повода для возобновления ссоры.
— Сам мать твой черт!! — вывернул он в бешенстве белки глаз. — Жалко, кинжал отобрал проклятый милиция, а то б я тебе показал, как ругать мой мать.
— У меня кинжал тоже отобрали, — усмехнулся казак, — да заодно и гроши... А мать я твою не трогаю, это у нас поговорка такая.
— Плохой поговорка, — не унимался чеченец, сверкая сердитыми глазами. Сам он небольшого роста, взъерошенный, как воробей. — Когда где что случится — чечен виноват, ингуш виноват. Почему он не виноват? — указал пальцем на Данела. — Не люблю... — закончил он свою отрывистую речь и отвернулся.
— За что ж ты его не любишь? — заинтересовался Кондрат и незаметно подмигнул Данелу.
Чеченец помолчал, затем, смерив Данела неприязненным взглядом, произнес:
— Осетин моего кровника в свой сакля прятал — теперь он тоже мой кровник.
— Да не он ить? — продолжал дурачиться Кондрат.