Что дальше? В Тибете своим чередом был провозглашен Седьмой далай-лама, перерождение Шестого. А в степях Монголии, в районе Алашань, через десять лет после этого появился человек, в котором алашаньцы признали Шестого далай-ламу Цанъянгьяцо. Человек не возражал. Его окружили почетом, местный князь Абу-ноён принял пришельца как родного. Особенно уверовала в него властная и жесткая жена князя по прозвищу Догшин-гунджи (Гневная госпожа). Для него построили монастырь, взяли на довольствие. Появилась паства. Любимый ученик «Шестого» Агвандарджа стал настоятелем монастыря, а он сам ― местным хубилганом. В Алашани сложился настоящий культ Шестого далай-ламы. Есть линия его перерождений. Есть линия перерождений Сангьягьяцо, в которого воплотился Агвандарджа. Появились легенды о местах, связанных с именем великого ламы. Здесь он кого-то излечил, там кого-то удручил. В общем, все как полагается. После смерти «Шестого» Агвандарджа написал биографию, конечно, с его слов. Вот она-то и оказалась в папиных руках.
Правда это или нет?
Что там алашаньцы – все монголы верят, что это правда. Да даже во многих тибетских энциклопедиях эта версия упоминается как возможная. Такая вера опирается на слухи о том, что сопровождавшие Цанъянгьяцо в Пекин монголы как праведные буддисты не смогли поднять руку на великого хубилгана. Доложив в Пекин, что Далай-лама умер, они отпустили того на все четыре стороны. И он стал бродячим монахом, живущим милостыней.
Доводы ученых, которые считают, что это был действительно Шестой далай-лама, таковы. Он появился в Алашани всего через десять лет после официального объявления о его смерти. Наверняка были люди, которые когда-то ходили в паломничество в Лхасу и видели Шестого далай-ламу, они должны были его узнать. В биографии подробно повествуется о годах скитаний и жизни «после смерти». Ученики и последователи не могли бы не понять, будь это рассказ лже-далай-ламы.
А вот доводы тех, кто так не считает, а именно мои. Первое. В биографии «нового» далай-ламы много его стихов. Это фрагменты, полные рассуждений о тщете бытия и нравоучений ввиду неизбежности смерти —обычные для буддийской назидательной поэзии, тривиальные и даже ходульные. Они никак не могут быть поставлены в один ряд с изящной, полной чувственности поэзией Цанъянгьяцо. И хотя мои умные подруги утверждают, что талант вырождается и умирает, когда сочинитель встает на путь проповеди, начинает мнить себя знающим истину и обязанным нести эту истину людям (что случилось, скажем, со Львом Толстым или Никитой Михалковым), я все же думаю, что в этом случае умирает душа творения, но не форма. Так, Толстой продолжал создавать романы и повести, «Отца Сергия», например, а Михалков снимать свои кинополотна. Шестой далай-лама же «перестал» писать стихи. То, что ему приписывается, это трактаты, каких не встретишь даже у третьесортных авторов.
Второе. В короткой истории жизни нашего героя он предстает жизнелюбивым, упрямым, несговорчивым, своенравным и искренним молодым человеком. «Новый» ― не такой. Он смиренный, благочестивый. Если же он скрывал свои страсти, то это и вовсе тибетский Тартюф.
И третье. Все биографии высших лам, в общем-то, написаны по шаблону. Главное ― какие посвящения получил, в каких церемониях участвовал, какие чудеса творил. И все же в них просвечивают реальные факты и события. А биография, о которой идет речь, ― один сплошной шаблон. В ней очень смутно представлена жизнь «до смерти», высокопарно, но более или менее информативно ― жизнь в Алашани, и совершенно мифологизированно и общо ― десять лет «скитаний». Я предполагаю, что о настоящей жизни Цанъянгьяцо «новый» знал мало, поэтому отделался общими рассуждениями о далай-ламах как о земных воплощениях бодхисаттвы Авалокитешвары. О десяти годах до Алашани он напридумывал сказок. А о жизни в Алашани рассказал более или менее правдиво.
Однако всё это только предположения. И папа, и те, кто изучал жизнь Шестого позднее, и я ― все мы крутились вокруг той, записанной Агвандарджей, биографии. Но она не давала ответа. Возможно, искать надо в памяти народа, в каких-то местных примечательностях. И я решила поехать в Алашань.
Лучше бы сидела дома, пила кофе и смотрела английские детективы!
Уже в гостинице главного города Алашани во мне признали дочку папы.
– Да, да, это правда, ― сказала я. Зачем я буду скрывать? Это как-то недостойно. Конечно, иногда бывает утомительно, так как папа в монгольском мире чрезвычайно популярен. Каждый хочет с тобой сфотографироваться, приходится участвовать в череде застолий. Но что делать, если я ― действительно дочь.
3
От санскритского слова «дхьяна», обозначающего состояние полного духовного отстранения от мирского, погружение в медитацию. Имеет много ступеней.