Итак, он сбегает на пирс, когда стемнеет. Пробраться мимо сторожа при желании можно, к тому же охранник наверняка сменился, не сидит ведь тот мужик в сторожке денно и нощно?
Если станет жарко, у него есть Дара и навык бега Изгоя. Нырнет в реку, переплывет на другой берег, там войдет в состояние бега и вернется в Великие Мари на своих двоих. Концентрат по дороге найдется, холода Стас не боится, а для бешеной собаки семь верст не крюк… Хотя вряд ли до этого дойдет.
Он с нетерпением дождался сумерек, потом прихватил верный молоток, бесшумно вылез через окно, огляделся. Аллеи освещались матовыми шарами, из окон на траву падал желтоватый свет, слышались голоса. Стас шмыгнул прочь от здания и короткими перебежками, избегая освещенных мест, добрался до забора в сотне метров к западу от ворот. Сторожа не видно, все тихо и мирно. Стас перелез через забор и спрыгнул на тротуар.
Проспект в это позднее время был еще пустыннее, чем днем. Вдали светила круглыми фарами громоздкая машина. Через три секунды она свернула в переулок и пропала из виду, лишь слышался ослабевающий гул двигателя.
Стас, пытаясь двигаться неспешно, как и подобает законопослушному гражданину, перешел через дорогу, чтобы лишний раз не отсвечивать возле забора, где его может спалить сторож. Прошел вниз по узкой улице, по которой уже хаживал днем, и, ощутив прохладу и запах реки, сбавил шаг.
Люди не попадались. Совсем. Собаки, кошки и прочие животные тоже.
Гулять в темноте в городе не рекомендуется, вспомнилось ему, хоть комендантского часа нет. Просто не рекомендуется, и все, ибо человек — существо дневное…
Не потому ли нельзя гулять, что ночами по Чаринску гуляют ночные существа?
У Стаса засосало под ложечкой. Зря он об этом подумал, теперь страшновато…
Впереди в свете тускловатых фонарей на набережной блеснула поверхность реки. А вот — темная полоса пирса.
Ни одной живой души.
Стас спрятался за трансформаторной будкой так, чтобы его не засекли с пирса. Будка негромко гудела, и это нервировало, но больше прятаться негде.
Сперва он стоял, вертя головой, чтобы никого не прозевать, потом опустился на корточки. Еще позже — сел на траву.
Время шло, а город будто вымер. Тишина стояла мертвая — если не считать убаюкивающего гула трансформаторной будки и плеска воды. Автомобильное движение остановилось напрочь, окна близлежащих домов не светились. Пятиэтажки вдали, впрочем, горели прямоугольными глазницами, но далеко не всеми.
Подступила ночная прохлада и сырость. Ночь обещала быть по-осеннему промозглой. С реки наползали лохмотья тумана.
«Ну и какого лешего я сижу? — начал задаваться резонными вопросами Стас. — Спал бы сейчас в теплом и сухом номере. Так нет же, приспичило дежурить на этом холоде в ожидании невесть чего… Шерлок Холмс в ожидании Мориарти, блин. Только не гениальный сыщик, а придурочный тертон… Сон Изгоя включить, что ли?»
Но сон Изгоя включать не понадобилось.
Скоро заурчал двигатель, заскрипел гравий под колесами машины, сверкнули и погасли фары. Вполголоса заговорили люди. Много людей. На набережную приехали как минимум три крупные машины, а людей из них вышло штук двадцать.
Все вели себя сдержанно и тишину почти не нарушали, напрягшийся за будкой Стас слышал перешептывание и шарканье ног. Он видел множество смутных фигур — все были одеты в одинаковые серые плащи, и не разберешь, мужчины там, женщины или еще кто.
Среди серых фигур промелькнуло яркое радужное пятно. Стас прищурился и при свете слабого фонаря различил Иннокентия с залепленным ртом. Его нарядили в совершенно безумную радужную пижаму — словно единорога на нее стошнило. Кеша вращал глазами, он вспотел, несмотря на прохладную ночь, но не издавал звуков и не пытался вырваться.
Разноцветная фигура в окружении серых людей вышла на пирс, здесь все остановились и принялись усаживаться прямо на выкрашенные в красный цвет доски. Кеша сидел между двух типов, руки не скованы, но вряд ли бы ему удалось прыгнуть в реку.
Все пришедшие сплели пальцы в знакомую фигуру, и Стас услышал нестройный хор тихих голосов:
— Человек моет тело, но не моет душу… Мы, жители Чаринска, каждую ночь омываем и душу… Мы отдаем духовную грязь, что налипла за день. Мы отдаем ее целиком и полностью… Великие, придите и примите наше подношение!
Секундная пауза, потом:
— Человек моет тело, но не моет душу…
И по-новой. Люди в сером повторили молитву раз пять, если не больше. Затем голоса смолкли, и наступила тишина.
Стас за будкой уже не слышал ее гудения — привык. И не испытывал неудобства от сырости и холода. Сердце стучало как отбойный молоток, кровь бежала по жилам, было чуть ли не жарко.