«Нелогичны с точки зрения человеческой логики, — подсказал внутренний голосок. — Вероятно, она и вовсе не пыталась меня убить. Лишь высосать больше еды».
Думаем дальше. Если Стас найдет тело Романа, то, скорее всего, узнает, при каких обстоятельствах его убили. И за что…
Стасу всегда были свойственны навязчивые состояния и тревожность. Если он не выяснит судьбу Романа, незакрытый гештальт будет глодать мозги…
Ну, и самый мощный аргумент в пользу поиска Романа Дегтярева сидел напротив.
— Запла́тите потом, — хриплым от напряженных умствований голосом проговорил Стас. — Авансов не беру. Поедем завтра с утра. В десять ноль-ноль встречаемся возле этого кафе.
…На другой день с раннего утра погода испортилась. Небо загромоздила серо-сизая пелена туч, напоминающая перевернутую вверх тормашками горную страну. Пахло дождем, ближе к горизонту на севере посверкивали беззвучные молнии.
Даша снова его опередила, расхаживала возле крохотного розового «Смарта», крутя на пальце ключи. На плече висела джинсовая сумка с заплатками. Одежда была другая, но такая же неброская и мешковатая, скрывающая фигуру.
Поехали на «Тойоте» Стаса. Стас, как обычно, двинулся туда, куда указывало чутье и интегрированный в него амулет.
Первые минут двадцать Даша молчала, хмуро поглядывая на редкие дождевые капли на лобовом стекле. Стас тоже не был склонен к разговору, прислушивался к чутью и вспоминал тот день, когда он в последний раз приехал в гости к матери. Тогда тоже шел дождь…
Тауханский хребет возле Лесного Увала немного пониже, чем у Серебряной Поймы, и горный климат с его капризами и причудами не столь выражен, но тем не менее даже в городе погода за день может измениться несколько раз.
И опять Стас мельком увидел Серый мир. Очевидно, потому что был настроен за экстрасенсорный поиск и тертонские чувства обострились до предела.
Длинная клумба посередине широкой улицу преобразилась: цветы — разноцветные штрихи среди пасмурного полотна сегодняшнего утра — напрочь пропали, вместо зеленой листвы встопорщились колючие ветки некрасивого кустарника. Пацан лет пятнадцати, перебегающий дорогу по «зебре», на ходу сорвал три корявые веточки — Завеса показывала ему благоухающие цветы, которые пацан, видно, собирался подарить какой-то другой салаге.
По обе стороны улицы высились обшарпанные фасады зданий без какой-либо отделки, состряпанные абы как из бетонных панелей, некрашенного, а иногда и неструганного дерева и шлакоблоков. Вместо стекол в окнах иногда белела мутная пленка.
По тротуарам кое-где высились кучки мусора, в канавах текла грязная вода с тем же мусором. При виде машин, что ползли по бесцветной улице, скривил бы губы даже самый отъявленный любитель ретро-автопрома.
Стас кинул торопливый взор на Дашу — она ничуть не изменилась, только сумочка, которую она обнимала на коленях, вроде бы чуть увеличилась в размерах, посерела и потеряла часть художественных заплаток.
А потом Стас моргнул, и Завеса пала на мир, вернув ему прежнее обличье.
От всех этих нежданных трансформаций Стас почти не растерялся — привык. Откашлявшись, спросил:
— Что будем делать, если окажется, что ваш муж уехал в другой город? Или в другую страну? Я, вообще-то, не вполне чувствую расстояние. Только направление.
— Тогда я пойму, что он меня бросил, — глядя прямо перед собой, ответила Даша и пожала хрупкими плечами.
— И перестанете искать?
— Да, перестану. Зачем искать того, кто не хочет, чтобы его находили?
И повернула голову к Стасу. На лице — спокойствие и печальная улыбка.
Зато поколебалась душевная стабильность самого Стаса. На ум вновь пришел отец, его уход без намеков, приветов и прощальных записок. Он явно не желал, чтобы его находили.
А Даша так же спокойно договорила:
— Но я уверена, что он меня не бросал.
«Почему уверены?» — едва не брякнул Стас. И попытался выразиться иначе:
— Если он вас не бросал, то он…
И запнулся, мысленно ругая себя за излишнюю болтливость.
Но Даша спокойно договорила на этот раз уже за Стаса:
— Мертв или в плену.
«А девочка-то серьезная, — одобрил Стас. — Все понимает и не боиться проговаривать вслух. Ее почти детская внешность сбивает с толку. Возможно, ей не двадцать с гаком, а тридцать с лишним. И все-таки лиха-то она успела хлебнуть…»