— Прости… — говорю я. — Когда она умерла?
— Много лет назад, — говорит он, его речь пропитана смирением, но не горем, о котором он говорил ранее. — Я твердо уверен, что то, что не убивает, делает тебя сильнее.
— Надеюсь, что это так.
Мысли о маме не избавят ее от рака, и это пугающее одиночество, которое я вижу в своем будущем, если она не выкарабкается, совсем печально. Я немного дрожу от холодного воздуха. Эмоции дня сокрушают меня, и слезы начинают бежать по моему носу. Я наклоняю голову, потому что не одна из тех девчонок, которые выглядят печальными и хрупкими, рыдая.
Я не хочу, чтобы Йен видел меня такой, поэтому прячу свое лицо у него на груди. Хлопок его рубашки пахнет как солнце и тепло. Напротив своего бедра я чувствую давление, которое меня удивляет, но заставляет почувствовать себя желанной. Я хотела бы остаться в этой позиции, свернуться и скрываться от всего этого, но он поднимает мою голову и вытирает слезы.
— Хочу, чтобы ты знала, я тверд не потому, что ты плачешь, а потому, что у любого нормального человека была бы такая реакция, если бы ты сидела на его коленях дольше, чем секунду.
Это заставляет меня прыснуть со смеху, чего, я предполагаю, он и добивается. Он встает, проверяя, как я держусь на ногах, и предлагает провести его к двери. В дверном проеме он наклоняется, и его губы слегка касаются моих, оставляя меня желать большего.
— Я хочу тебя, зайчонок, и я поимею тебя. Это была последняя ночь, когда ты плачешь в одиночестве.
С этими словами дверь позади него закрывается. Он прав в одной вещи: я плачу в свою подушку в течение долгого времени. Не уверена в точной причине этих слез. Возможно, из-за моей мамы, но есть что-то больше, чем это. Эмоции, почти… ушли.
Той ночью я снова мечтаю о Йене. Он в своем костюме Бетмена залетает в мою спальню, плащ развевается позади него. На этот раз я не зайчонок. Это я, но все еще дрожу. Из-за страха? Ожидания? Не знаю. Его руки в перчатках лежат на поясе супермена. «Я хочу тебя», — говорит он, и я открываю свои ноги для него, совсем как распутница.
Пояс и плащ волшебным образом снимаются, и вот он уже поверх меня. Его руки гладят мою грудь, рот оставляет горячий, влажный след вниз от моей шеи.
Если это страх, я хочу бояться его всю свою жизнь.
Я обворачиваю свои ноги вокруг его бедер, чтобы почувствовать его твердость напротив себя, но он неподвижен. Все, что я чувствую — это легкая нежность от его рук, языка, выступов. Потребность в сильном давлении и в жестком толчке его члена в меня растет до тех пор, пока я не просыпаюсь со сбитым дыханием облегчения. Но Йена нигде нет. Это только я, простыни и холодный утренний воздух. Я переворачиваюсь на живот и закрываю глаза в надежде вернуть свою фантазию, но она уже проходит. Я просовываю руку между бедер и легко довожу себя до разрядки.
Глава 12
В воскресенье мы с мамой бесцельно проводим время дома. Она не поднимает вопрос о Йене, и я начинаю глупо болтать о том, какие милые морские львы. В понедельник мы спокойно готовимся к химиотерапии. Мы должны выйти к автобусу, который приедет через двадцать минут. Блендером измельчаю бананы, клубнику и протеиновую смесь, делая маме завтрак. Мы узнали методом проб и ошибок, что это единственное, что она может съесть перед капельницей. Слишком много еды — и она тяжелобольная. Слишком мало — и она слабая и больная. Всегда больная, но доктор Чен согласился, что протеиновая смесь и фрукты в питьевой форме являются нашим наилучшим вариантом.
— Я сожалею, что ты проводишь утро, сидя со мной, — говорит мама, когда я вручаю ей пластмассовый контейнер с завтраком.
— Я заработаю сегодня больше, чем в какой-то другой день недели, — говорю я, мой голос приглушенный, поскольку я просовываю голову через рубашку с длинным рукавом.
— Потому что ты разъезжаешь по ночам, а это очень опасно.
— Даже если бы ты не проходила лечение, я все равно бы следовала этому маршруту.
Нежно целую ее в щеку, игнорируя дальнейшее заявление о том, чтобы я прекратила доставлять заказы. Я буду работать вечером, когда уже холодно, поэтому удостоверяюсь, чтобы на мне были длинные штаны и ветровка.
— Все из-за денег, — говорит она с неким отвращением.
Лечение, болезнь, наши обстоятельства и вся ситуация в целом разрушает терпение. Я прикусываю язык, чтобы предотвратить высказывание того, о чем я буду сожалеть.
— Готова? — спрашиваю я.