Эпизод снимали несколько дней. Снова и снова мы выходили на берег реки, где было организовано какое-то родоплеменное празднество. Мы шатались там и здесь между юрт, изображая вооружённых пьяных подростков, что давалось нам очень и очень просто и естественно. Кульминацией, исполнением которой раз за разом почему-то оставался недоволен Рахим Курбанов, служила сцена, в которой пацан с деревянной колодкой на шее, главный герой фильма, срывался в бега по бережку реки и исчезал в берёзовой рощице. Вот тогда то, мы с пацанами и с остальной толпой тоже начинали бежать в погоню за ним, с копьями наперевес.
В тот день, когда режиссёр, наконец, утвердил снятый эпизод, мы получили свою зарплату — по четвертаку каждый. Помню это чувство удовлетворения и самодовольства, овладевшее нами, пока мы, усевшись в круг, на корточках вспоминали эти киносъёмки.
— У вас не было такого ощущения, что мы постоянно должны где-то за кем-то бегать всей толпой — если не в городе, то уже и по степи и по лесу? — допытывался Мура.
— Ха-ха-ха, а чё делать, если от нас все когти рвут всё время? — прикололся Адик.
— Вот прикиньте, пацаны, сколько ни мотаюсь по городу, в какие только истории не попадал, а вот, что актёром стану, ни за что бы не подумал, — продолжал удивляться Мура.
— Статистом, — машинально поправил я.
— Чё? — теперь Мура не просто недоумевал. Его как будто обломало, что ли.
— Статистом. Актёры — это у кого роль в фильме, вроде того пацана с деревяшкой на шее. Мы были статистами — толпу изображали. Мы и свои рожи-то на экране вряд ли увидим.
— Ну-ка, Алик, давай-ка отойдём в сторонку, — он весь как-то помрачнел и насупился.
Что ж, мы отошли.
— Алик, братан, чё-то я не могу тебя понять в последнее время… — начал Мурик, глядя в сторону. — Ты запостоянку доебушник до слов устраиваешь… Ещё и при пацанах… Тебе как будто больше всех надо, что ли — такое у меня впечатление складывается.
— Зря ты, Мура, со мной так заговорил.
— Я зря заговорил? Ты чё наехать собрался что ли?
— Нет, братан, я конкретно разжевать могу, если чё непонятно, а ты уж сам смотри, потому что мы с тобой и по-другому поговорить можем. Если хочешь чтобы у нас с тобой был рамс, у нас будет с тобой рамс. Смотри сам. А раз ты так на мои слова реагируешь, значит тебе самому так в охотку. А как по мне лично, братан — так это лишнее. Я лично просто рассказал, что от людей слышал — у меня друган в кинотехникуме учится. А если бы у меня против тебя что-то было, я бы тебе так сразу и сказал. Ты меня знаешь.
Мурик долго смотрел мне в глаза. Пацаны, сидя в кругу, притихли и смотрели на нас. К остановке подъехал, забрал пару пассажиров и снова отъехал наш автобус, 32-й. Ленивые окраины южного города в лучах ярко-красного закатного солнца были в тот момент такими тихими, такими неподвижными, словно бы они уже готовились, после очередного скучного дня, к глубокому сну, полному беспокойных образов и несбыточных мечтаний.
Мурик сплюнул в сторону сквозь зубы.
— Так кем ты говоришь, мы там работали?
— Статистами. Это как в кино по концове — там сначала написано «в ролях», а потом «в эпизодах», вот там мы и будем.
— Да ладно?! Так там ещё и моя фамилия будет значиться?
— Ну, конечно! Нас же специально всех по фамилиям переписали.
— Одно я тебе скажу, Алик, калган у тебя из золота. Муха прав, ты в самом деле много знаешь.
Пацаны начали подниматься с кортов и потихоньку подтягиваться в нашу сторону.
— А вы чё, пацаны, будете с бабками делать? — спросил Мурик, как ни в чём не бывало.
— А ещё пыли возьму — стакан! — решительно объявил Муха.
— А я коробан шишек и батл водяры.
— Радиков!
— А я винища ящик.
— А потом, давайте, мы все встретимся!
— Ну конечно — тараньте всё на район.
И мы расхохотались.
Мурик, братан, сколько раз с тех пор мы с тобой друг за друга вписывались…
6
Следующей осенью самой модной дискотекой вместо «Медика» стал «Океан» в микрорайоне «Орбита», за университетским городком, а нам успел занозить новый район под названием «Химзавод», уже пользовавшийся репутацией сборища полных охломонов и беспредельщиков. Их банда образовалась спонтанно, из разрастания безликих новостроек посреди «шанхайских» трущоб на одной из окраин города, вокруг одноимённого предприятия, за которым город уже терялся в непроходимой роще, служившей ему естественной границей. Помимо трёх рюмочных, уже с утра забиваемых до отказа синей от лагерных чернил и этилового спирта публикой, достаточно скорой на взаимную расправу, этот густой массив не обладал иными признаками урбанистической цивилизации, в связи с чем именно на него приходился рекордно высокий для государственной статистики тех лет процент умышленных убийств и изнасилований с отягчающими обстоятельствами. Милиция обходила и объезжала эти места с суеверным пиететом. Если в рюмочных вспыхивали конфликты, то парой оплеух здесь дело само собой не ограничивалось. Начиналось массовое, беспорядочное рукоприкладство, в ходе которого в дело незаметно влетала опасная бритва или топорик, а если какому-то бедолаге везло меньше других, то его бездыханное тело с раскроенным черепом помирившаяся компания, выпив за упокой, дружно оттаскивала и скидывала в местный пруд, составить компанию обесчещенным девушкам и ограбленным на трояк старушкам. По весне из пруда всплывали трупы на радость голодным каннибалам, так как круглый год в чаще кроме беглых каторжан, согласно доходившим в центры гротескно искажённым слухам, скрывались ещё и серийные маньяки да людоеды. Подрастающее поколение в тех краях, разумеется, стремилось ни в чём не уступать взрослым.