Толстяк медленно поплёлся вон, мимо бывших братков, которые старались не смотреть на него. Тем временем Мара продолжил:
— Я хочу, чтобы от этого ёбаного «Химзавода» не осталось камня на камне. Втопчите их в асфальт, в их химовскую грязь… Ты чё там слоняешься? — Это он адресовал Алмазу, который всем своим видом выражая душевные терзания, вместо того чтобы уйти домой, тихо ходил взад-вперёд за кустарником. — Иди сюда. Давай-давай иди сюда. Говори, как есть — сколько сделаешь для района, чтобы вернуться на «Каганат»? Сколько на общак положишь?
— Сколько скажешь, Мара, — сдавленным голосом проговорил толстяк.
— Сколько скажу, да? Принеси завтра пятихатку. Завтра же, пятьсот рублей, понял?
— Сделаю, Мара! За мной не заржавеет! — сразу же оживился Алмаз. Он что собрался сберкассу кинуть?
— Ладно… — и, обращаясь ко всей толпе, — а теперь все на «Химзавод»!!!
Я чувствовал, что у всех моих товарищей закипела кровь, что слова Марата задели всех за живое. Самого меня всё это дело начинало вдохновлять всё меньше и меньше. Я чувствовал, что просто качусь по инерции. Но что было делать? С района всё равно живым не уходят.
Мы организованно и слаженно загружались в автобусы. Разумеется, для нашей банды их понадобилось несколько. Ехать надо было на окраину города.
А на окраине было безлюдно, тихо и темно. Большинство уличных фонарей было разбито, а из тех, что работали, исходил слабый, тусклый свет. Со стороны гор по улицам расползался ядовитый туман. Мы шли мимо огромных огороженных складских территорий и промышленных построек. Изредка попадались случайные прохожие. Муха на всякий случай крикнул:
— «Кагановские» — простых прохожих не трогать!
Вскоре мы вышли на какой-то парчок. Мы с Адиком, Муриком и Мухой устремились туда. За нами двинулись некоторые другие, из безоружных. Там же были скамейки! Мы вчетвером шустро разломали одну на штафеты и опять присоединились к своей толпе. Из чёрной пасти, зияющей между девятиэтажными новостройками, показалось двое парняг — один в китайском спортивном костюме, другой, кажется, в телогрейке и кирзачах. Завидев нас, они развернулись и бросились наутёк. За ними сразу кинулось несколько наших, которых безуспешно почему-то пытался остановить своими криками Муха. Изнутри дворов в ночное небо взвилась сигнальная ракета. Тогда мы побежали внутрь «Химзаводовского» района всей толпой. Помню, не успел я даже осмотреться, как темнота осветилась вспышками. Началась беспорядочная шмальба со всех сторон. По звукам это были не только простые дуры, возможно, отрывистые резкие хлопки означали выстрелы из настоящего огнестрельного оружия, из обреза. С крыш посыпались кирпичи и пустые бутылки — и «химов-ские» щеглы не оставались без дела. Мы начали падать на корты, чтобы пули не попали в голову. Зря! Ведь «химовские» шмаляли по ногам. Я тоже отшвырнул дрын и присел на корточки. Краем глаза я заметил, как на землю со стоном повалился Муха. Когда я повернулся в его сторону, то понял, что он, схватившись за живот обеими руками, катается в пыли и орёт от боли. Его душераздирающие крики буквально рвали мои нервы. Я вскочил, чтобы подбежать к нему, но меня почти сразу чуть не сбил с ног удар в лицо, сопровождавшийся старым знакомым вкусом железа и резко накатывающей волной ярости. Это со стороны парка набежали химовские. Темнота внезапно наполнилась волной криков, мата и звуков отчаянного, зубодробительного мордобоя. Хуже всего приходилось тем, кто оказывался поверженными на землю. Их просто затаптывали. Я повернулся и наотмашь рубанул одного из них кулаком. Пока на костяшки пальцев правой руки накатывала знакомая боль распухающего жжения, было слышно как клацнула его челюсть и как он что-то даже промычал. В это время другой из них пнул меня в грудь в прыжке, от чего я кубарем покатился в арык. Меня так и продолжала душить эта бессильная ярость, пока я пытался встать из арыка, чтобы наброситься на них с хаотическими, нерасчитанными, но сильными от ненависти и явно болезненными ударами своих кулаков, но один из обступивших меня «химов» каждый раз пинал меня со всей дури прямо в лицо, отбрасывая обратно в канаву. Именно эта бессильная ярость подвела меня в тот раз, снова и снова заставляя меня пытаться встать, хотя мне это не удавалось, и меня снова и снова пинали по голове. До тех пор пока я не потерял сознание…
В этот момент Раха сдал карты, и Мара подняв, с огромным удовольствием отметил, что держит у себя в руках самую крупную триньку. Они вчетвером засели за картишки на районовской блатхате сразу после доброго ужина с пойлом в «Алма-Атушке». Через час сюда на центры, должны были подтянуться новые крысы. Борман и Сухач, рулевые старики «Химзавода», вызвонили отборных марух со своего района. Вечерок удался.