На этой эмоциональной ноте, Дон выхватил микрофон и начал говорить о том, что социализм — это не красивая утопия, что это реальность, это действие, и что образцом этого действия может служить солидарная, социалистическая по своей сути структура нашей коммуны. Затем он призвал всех участников присоединиться к очередному маршу протеста против проекта закона о легализации наркотиков, который он со своей коммуной должен был организовать в Риме в следующие выходные. Зал не просто долгое время рукоплескал стоя, я уверен, что присутствовавшие люди ещё долго находились под впечатлением услышанного, навсегда привязавшись в своих сердцах к благородству Дона, у них на глазах по-отцовски гладившего по голове своего бьющегося в судорогах «сына любви» Феделе. На Рождество Дон любил выступать на балкончике, в стиле дуче. Он говорил нам о том, что его коммуна — это не просто центр реабилитации, а Школа Жизни, необходимых навыков выживания, солидарности, которую следовало бы проходить всем обыкновенным гражданам. Что нам выпала честь и привилегия, потому мы что мы можем и умеем больше, чем обычные современные люди, разлагающиеся в культуре потребления. Современные люди, говорил он, индивидуалисты и потребители, забыли о Церкви Духа, они знают лишь три церкви — Дискотеку, Стадион и Супермаркет. На самом деле, в чём-то не могу с ним не согласиться до сих пор.
На той первой аудиенции Дон незаметно и ненавязчиво расспросил меня о наркотиках, которые я употреблял, об истории моей зависимости, о степени дозы в последнее время, задал несколько второстепенных вопросов о Лавразии — он казался уже достаточно информированным об этой стране. Рассказал немного о своей трёхлетней реабилитационной программе. Под конец он спросил меня:
— Ты не боишься?
— А чего мне бояться? Раз уж я здесь, значит, я принял решение, — ответил я, глядя ему прямо в глаза.
— Браво! Мне нужны такие ребята, — он снял трубку. — Пусть зайдёт Мирко.
В дверь почти сразу протиснулся невероятно огромный тип — далеко за два метра, причём как в высоту, так и в ширину. Я встал, чтобы поздороваться за руку, и он сразу полез целоваться в обе щеки. Я заметил, что на шее у него вытатуирована свастика.
— Мирко знает английский, его научили американские «зелёные береты», — последние слова Дон произнёс с сарказмом и крайней неприязнью. — Первое время держись за него, он будет тебе переводить и объяснять весь распорядок жизни в коммуне.
— А вы, Дон, совсем не знаете по-английски? — поинтересовался я.
— Когда я был маленьким, никто у нас в школе не преподавал английский, — усмехнулся он. — А ещё я носил значок: «Кто говорит по-английски — тот предатель Родины». Это были слова главы государства, Бенито Муссолини, — и он дружелюбно рассмеялся. — Иди, сын мой. Ты теперь новый сын мой, потому что вы здесь все мои дети любви!
Мы отправились с Мирко болтаться по территории земельных владений. Здесь были сады, теплицы, небольшая речка с мостиками, за статуей Св. Франциска с голубями располагался зверинец, дальше конюшни, ещё дальше сельскохозяйственные угодья под огороды. Вершины холмов были опоясаны виноградниками, среди которых виднелись белые домики отдельного поселения коммуны при них. В этой же провинции находилось несколько других отдельных поселений с собственной специализацией — скотофермы, виноградники, оливковые сады, монастыри, восстановленные коммуной памятники старины. За пределами региона сеть центров Дона Клаудио простиралась по всей Италии. Кроме того, империя Дона включала в себя коммунитарные центры в Испании, итальянской Швейцарии, Словении, Боливии, Бразилии, Коста-Рике и Таиланде. Теперь он готовился к прыжку на Восток, но по каким-то политическим и конфессиональным причинам собирался начать с Лавразии, а не с России. Мирко трепался без остановки, рассказывал о себе. Хорват, прошёл войну в спецназе, командир известного подразделения. Сербские спецслужбы организовали убийство его невесты, с которой он ходил семь лет. Её расстреляли в упор прямо в центре Сплита. Уже на фронте сербскими пулями был убит и его родной брат. Он нёс его на себе, пока тот истекал кровью, бегом, больше двадцати километров, и даже не заметил когда тот умер. Попал в плен, подвергся пыткам. Уже после окончания войны начал торговать шлюхами, возил их в Амстердам, употреблял все доступные в этом весёлом городе виды наркотических средств. Тогда же у него начали проявляться признаки буйного психического расстройства, невроза. Власти новой Хорватии упрятали его в психушку, где ежедневно пичкали психоактивными фармакологическими средствами. Там ему и сожгли мозги, которые постепенно пришли в порядок только здесь, в коммуне великого Дона, за что он ему и останется бесконечно признателен до конца жизни.