– Чисто! – выкрикивает он, выходя из комнаты и принимаясь за меня. – Ноги на ширину плеч, – его горячие ладони скользят по моим лодыжкам, бедрам, я чувствую их жар даже через плотную ткань джинс, и закрываю глаза, вспоминая прохладные пальцы Рэми, когда-то ласкавшие меня. Мне становится мерзко и противно, когда чужие руки ложатся на талию, затем грудь, зарываются в волосы и грубо тянут их. Только когда он прекращает осмотр, я открываю глаза и вновь наталкиваюсь на затравленный взгляд девушки, тихо всхлипывающей, но не вызывающей во мне ни капли жалости. Наверное, она в полной растерянности и непонимании, наверное, сейчас ее сердце сковано страхом, но, признаться, мне все равно. Привыкнет. – Чисто! – вновь кричит полицейский и выходит из моей комнаты, оставляя после себя полный беспорядок. Я вижу это, когда отлипаю от стены и заглядываю в нее: скинутый на пол матрац и постельное белье, выпотрошенная подушка, разбросанные вещи, перевернутые шкафчики, содержимое которых тоже валяется на полу. Учитывая то, что я работаю до десяти, а потом, уставшая донельзя, едва нахожу силы принять душ, этот беспорядок кажется сущим наказанием. Устало опускаюсь на кровать и складываю руки на коленях, рассматривая лежащую на полу тетрадь с рисунками, она открыта, и на одном из листов ясно виден след наступившего на нее ботинка. Поднимаю ее и бесполезно пытаюсь стереть пыль с изображения Адель, вернее, ее наброска. Я собиралась его закончить, правда, вот только сейчас едва могу вспомнить черты ее лица, они померкли в памяти и заменились на что-то общее, сплошное, и мне трудно зацепиться за детали. Кажется, у нее были зеленые глаза, всегда с прищуром, хитрые и блестящие. И она была непозволительно красива. Слишком красива, чтобы быть реальной.
Где-то за гранью затихают звуки, а я продолжаю разглядывать рисунки, лаская кончиками пальцев лицо мамы, Айрин, целуя бледные щеки Элисон, улыбаясь старому дому. Дохожу до изображения Господина, и улыбку как рукой снимает, потому что в голове вновь раздается голос Тьери, говорящий о смерти двух членов Совета. Всеми силами отгоняю предательские слезы и молю Бога, чтобы Рэми был жив, и не потому, что пропиталась им насквозь, а потому, что не представляю, что будет с этим миром, когда его не станет. Может, он рухнет, утонув в крови и насилии, если к власти придут такие как Вацлав, а может, расцветет и люди станут свободными, достойными, сильными. Мне просто интересно, сможем ли мы справиться и не задохнуться в хаосе, лишившись установленного порядка. Тяжело вздыхаю, наконец закрывая тетрадь и справляясь со своей слабостью.
Все будет хорошо.
***
В мыслях о Рэми проходит бесконечно долгий день, и я работаю на автомате: на автомате мою посуду и складываю ее на специальные подставки, на автомате подсушиваю пол от пролитой воды, на автомате воспринимаю действительность – проходящих мимо охранников, шум производства, нервные движения изнасилованной девушки, изредка попадающей в поле зрения. Наверное, будь я чуть внимательнее, то я бы заметила как дрожат ее руки, как иногда она будто зависает, прекращая мыть посуду и вглядываясь в мыльную воду, заметила бы какой отрешенный у нее взгляд и непроницаемое лицо; наверное, я могла бы предотвратить трагедию, вовремя распознав признаки ее эмоционального падения; наверное, я смогла бы спасти чью-то жизнь, если бы не была так зациклена на Хозяине.