– Я предала его, – вновь всхлипываю, а терпение палача заканчивается. Его губы сжимаются в тонкую линию, и в глазах появляется хищный блеск, когда он поднимает руку и резко отпускает ее, подавая знак своему напарнику. Еще, еще и еще, пока дикая боль не разрывает меня на части, и я не проваливаюсь в густую тьму, из которой выныриваю только тогда, когда босых ног касается неприятно пронизывающий холод. От него стучат зубы, и все тело покрывается колючими мурашками. Мне даже кажется, что сама боль постепенно леденеет, наконец отступая и позволяя сделать глубокий вдох. Сердце отмирает, и я отчетливо чувствую как в вены врывается что-то горячее и живое, словно кто-то вдохнул в меня жизнь. Для чего только.
– Просыпайся, Джиллиан, – тихий голос проникает в сознание тягуче липкой патокой, и я встряхиваю головой, будто желая скинуть опутавшую разум иллюзию. Мне сложно поверить, что спустя столько времени, передо мной стоит что-то знакомое и родное. Родное потому, что когда-то давным давно, за пределами этой камеры, было частью моей никчемной и жалкой жизни. – Приведите ее в чувство, – уже строже говорит Леви, и тут же обжигающе ледяная вода вонзается в мое тело, в секунду возвращая в реальность. Я в ужасе распахиваю глаза и вытягиваюсь в тугую струну, не справившись с прошедшей по телу судорогой, превратившей мышцы в камень. – Выйдете все, – бросает он сухо и, дождавшись, когда охранники выйдут, переводит на меня тяжелый бездушный взгляд. Лучше бы в нем плескалась ненависть, которую я заслужила, потому что бесчувственность намного страшнее. – Не думал, что ты так долго продержишься, – Леви стоит прямо передо мной, смотря ровно в мои глаза и не спускаясь ниже – на измученное, уставшее от пыток тело, которое, отходя от холода, начинает дрожать. Лязг цепей слишком явственно режет по ушам, совершенно стирая наступившую после ухода палачей тишину, и я не выдерживаю напряжения, опуская голову и принимаясь разглядывать лужу подо мной. Она ярко-красная от воды и смешавшейся с ней крови.
Я тоже не ожидала, Леви.
– Видимо, они плохо стараются, – подытоживает он и наконец отступает, начиная двигаться вдоль столов и рассматривать лежащие на них предметы. Некоторые из них он берет в руки, подносит ближе к лицу и задумчиво кладет обратно. А мне каждый его шаг кажется настоящим испытанием, потому что я знаю, на что он способен ради своего Господина.
– Я не хотела, не хотела убивать его.
– Хватит, – обрывает меня Леви, резко разворачиваясь и даже вскидывая руку в останавливающем жесте. – Не передо мной ты должна оправдываться.
– Если бы у меня была возможность… я бы вымолила прощение у Господина, и не для того, чтобы избежать смерти, а для того, чтобы он знал: я не желала его смерти. Только не я, – пытаюсь встать на ноги, чтобы разгрузить затекшие и онемевшие уже руки, и совершенно забываю про сломанную ногу, которая тут же напоминает о себе острой болью. Она проходится по позвоночнику и замирает на губах протяжным стоном, она лишает меня последних сил, и я не нахожу ничего лучше, чем закрыть глаза и затихнуть. Кажется, от боли люди сходят с ума, интересно, я сойду тоже? И будто читая мои мысли, Леви произносит:
– Я бы мог заняться тобой, но, боюсь, ты не выдержишь и десяти минут. Сойдешь с ума от боли, а нам нужен чистый разум.
До меня не сразу доходят его слова, я словно проваливаюсь в вакуум и воспринимаю действительность в замедленной съемке. Она кружится вокруг меня и вызывает тошноту. Во рту скапливается слюна, и я часто-часто сглатываю, чтобы сдержать рвотные позывы и не опуститься в его глазах еще ниже. Наверное, мой вид и так вызывает отвращение: порванная и скатанная на талии майка, грязная, окровавленная; кровоподтеки и синяки; порезы; местами присохшая кровавая корочка, хоть как-то скрывающая раны.
– Нам? – спрашиваю я, едва шевеля губами и стараясь не упустить нить разговора.
– Да, нам, – Леви кивает, по-хищному осторожно подходя к двери и, пока я судорожно продумываю варианты развития событий, медленно открывает ее. Сначала я улыбаюсь, не веря собственным глазам, а потом смеюсь, смеюсь по-безумному громко, действительно напоминая умалишенную. Трещинки на губах лопаются от напряжения, и мне вновь больно, но я уже не могу остановиться, с каждой секундой все глубже увязая в диком смехе. От него даже грудная клетка сжимается, и сердце ускоряет ритм от нехватки кислорода.