Ритм, в котором проходит моя жизнь, напоминает хаос, и я, если честно, порядком устала. Радует одно: времени на самокопание практически не остается, и вопросы, кем я была раньше, терзают только в минуты одиночества, когда я возвращаюсь домой, справляюсь с подготовкой к занятиям и ложусь в постель. Тьма обступает со всех сторон, и я, бесполезно пытаясь уснуть, думаю о том, что прошлого для меня не существует, что в отличии от других, моя жизнь началась не с рождения, а с той самой секунды, когда я очнулась в больничной палате, лишь по сохранившимся документам узнав, что меня зовут Трейси Рид. Больше ничего, будто я упала с другой планеты.
Наверное, так оно и есть. Особенно легко в это поверить, когда все попытки узнать больше, заканчиваются провалом, потому что никто в этом проклятом городе, запечатанном в бетонные стены, не хочет заниматься пустяками в виде восстановления личности.
За бесконечной работой не замечаю, как смена переваливает за половину. Самый большой поток клиентов проходит до девяти – все это время мы без передышки обслуживаем посетителей, принимаем и разносим заказы, терпим грубость или же с благодарностью улыбаемся тем, кто оставляет чаевые. Впрочем, эти деньги все равно забираются, а любая попытка утаить левый доход приводит к куда большим потерям – удержанию части зарплаты, которая во много раз превышает возможный заработок чаевыми. Так что благодарная улыбка скорее реквизит фирмы, чем истинная радость. После девяти занудный колокольчик звенит реже, и мы успеваем привести зал в порядок: сделать влажную уборку, вымыть пол от весенней грязи и даже нарезать салфеток.
Также в затишье мы можем перекусить, и только я собираюсь это сделать, направляясь в сторону кухни, как проклятый колокольчик дает о себе знать, и Латиф тут же хватает меня за руку, привлекая внимание к своему вытянувшемуся то ли от удивления, то ли от восхищения лицу. Прослеживаю за ее взглядом и понимаю, в чем дело: зашедший только что мужчина, по-видимому, тоже упавший с другой планеты, либо попросту ошибшийся дверью. Такие, как он, не ходят в заведения подобные нашему. И пока секунды нашего замешательства парализуют тело, я успеваю рассмотреть его как следует: высокая и статная фигура; дорогой, просто до неприличия дорогой костюм благородного серого оттенка; темные, до плеч волосы, уложенные идеальнее идеального; привлекательное мужественное лицо; неспешные движения и ленивая грациозность. Но самое удивительное – его глаза, в тот момент, когда он переводит на нас свой взгляд. Они настолько черные и проникновенно цепкие, что я вспыхиваю от смущения, смешанного с каким-то инстинктивным страхом. Наверное, моя реакция связана с опасно демонической энергетикой, которая чувствуется интуитивно.
Становится не по себе, и я освобождаюсь от хватки Латиф, чтобы заняться хоть чем-то и освободиться от этого пронизывающего взгляда.
– Бог мой, только посмотри, – шепчет она, даже не скрывая своего изумления. – Молю, пусть он сядет за мой столик, прошу-прошу-прошу, – Латиф складывает руки в молитвенном жесте и разочарованно выдыхает, когда мужчина, наконец перестав нас разглядывать, проходит именно в мою зону. – Черт, ну почему тебе все время везет?
– Ты можешь обслужить его, если хочешь. Мне не по себе от одного его взгляда, – едва слышно шепчу я, косясь в сторону посетителя, с королевской неторопливостью устраивающегося за столиком, лицом к нам. Он кладет одну руку на стол, начиная барабанить по нему пальцами, а вторую устраивает на бедре, наверняка ожидая, когда кто-нибудь из нас отойдет от шока и приступит наконец к работе.
– Я бы с удовольствием, но этот столик привязан к тебе, а ты знаешь, что будет, если эта карга узнает о подмене. Лучше передай ему мой номер телефона.
– Трейси, черт бы тебя побрал, так и будешь там стоять? – жесткий голос стоящего за стойкой Уилла, выполняющего обязанности бармена, придает смелости, и я, достав блокнот для записей и будто что-то ища в нем, подхожу к столику, ощущая как щеки заливает яркий румянец, а руки, держащие ручку и блокнот, начинают мелко дрожать.