Единственное, что может помочь мне в этом – чтение, которое я забросила в связи с последними событиями. Нужно просто спуститься вниз, чтобы выбрать несколько книг, и вернуться назад. На улице начинающийся вечер, а это значит, что Хозяина может не быть дома, так что если мне повезет, я прокрадусь до библиотеки незамеченной. И действительно, в доме царит мертвая тишина, а на моем пути не встречается ни одной живой души. Я крадусь осторожно, изредка останавливаясь и прислушиваясь, и с легкостью преодолеваю расстояние от своей комнаты до библиотеки Господина, расположенной на первом этаже. В ней так же тихо, как и везде, но слишком мрачно, потому что большое окно зашторено тяжелыми портьерами, через которые пробивается лишь линия тусклого осеннего света, падающего на ряды книг с разномастными переплетами. Именно они привлекают меня, и я тороплюсь к шкафу, чтобы поскорее выбрать книги и вновь спрятаться в своей комнате.
Жалею, что не надела что-нибудь потеплее, чем легкое шифоновое платье с короткими рукавами. Впрочем, у меня нет теплых вещей, последняя из них была безвозвратно испорчена осколком бокала и моей кровью, пятна от которой я так и не смогла вывести. Скольжу пальцем по переплетам книг, прочитывая их названия и теряясь в выборе. Слишком много всего, чтобы так легко определиться. Признаться, библиотеке Хозяина можно позавидовать, и, если бы мы моя мама добралась до нее, то точно бы здесь поселилась.
– Божественная комедия, Данте Алигьери, – шепчу я, рассматривая корешок книги и с трудом доставая ее из ряда прижатых друг к другу изданий. Темно-красная потрескавшаяся обложка с красивыми витиеватыми буквами, по которым я провожу кончиками пальцев, впитывая в себя ощущения от соприкосновения с принявшими облик мыслями.
– Интересный выбор, – тягучий голос Рэми заставляет меня вздрогнуть и от неожиданности выпустить книгу из рук. Тяжелым хлопком она приземляется на пол, а я со страхом поворачиваюсь к Хозяину, наконец замечая его сидящим в кресле в углу комнаты. Признаться, если бы он не дал о себе знать, я вряд ли увидела бы его в царящем здесь полумраке. Сейчас же я пристально вглядываюсь в Рэми, в свою очередь изучающим меня.
Он сидит в свойственной ему манере аристократической лености, правда, в этот раз разбавленной некой небрежностью, сквозящей в его полу-расстегнутой рубашке с закатанными по локоть рукавами, волосах, просто зачесанных назад, но не уложенных как обычно, босых ногах, закинутых одна на другую. Одна его рука лежит на подлокотнике, а другой он держит стакан с напитком, наверняка алкогольным и крепким.
– Я испугал тебя?
– Д-да, немного, – неловко переминаюсь с ноги на ногу, сцепляя пальцы и не зная куда деться от Рэми, продолжающего смотреть на меня странно пристальным взглядом.
– Мне был интересен твой выбор. Так почему именно “Комедия”? – он говорит это, ставя стакан на стол и медленно поднимаясь на ноги. И с каждым его шагом мое сердце все быстрее бьется о ребра, потому что даже спустя столько времени я не могу забыть его истинного лица.
– Н-не знаю. Если честно, я не читала ее, – пожимаю плечами, наконец нагибаясь и поднимая уроненную книгу. Не знаю, что делать дальше, поэтому тупо стою на месте, пока Рэми подходит совсем близко и, будто случайно касаясь моих пальцев, забирает ее. И в момент, когда он опускает глаза, чтобы посмотреть на обложку, я могу тайком рассмотреть его и заметить некие перемены. Быть может, это связано с отросшей щетиной на обычно гладко выбритом подбородке, быть может, в непонятной усталости, заметной во всем его облике.
Боюсь, в этом мы похожи.
Я наблюдаю за тем, как как трепещут его ресницы, отбрасывая тени на скулы, и не успеваю отвести взгляд, когда он поднимает глаза и сталкивается с моим любопытством, смешанным с настороженностью.
– Довольно интересное видение загробного мира, построенное на аллегории. Не был знаком с ним лично, но, судя по написанному, у Данте была неплохая фантазия. Разложить Ад и Рай по полочкам, вернее по кругам. Например, Ад – от первого до девятого, в зависимости от тяжести греха. И если все же ты захочешь прочесть ее, то обрати внимание на девятый круг Ада.
– И что там? – я представляю себе безжалостных убийц и насильников, истребляющих целые народы. Они терпят невыносимые муки и молят о прощении, пытаясь стереть со своих рук кровь, но Рэми с легкостью разбивает мои представления, поясняя:
– Обманувшие доверившихся – самые страшные грешники, Джил. Предатели, лицемеры… – он снижает голос до шепота, будто пытаясь донести до меня скрытый смысл, и незаметно делает шаг ближе, отдавая книгу и склоняя голову чуть вбок. И в то время как я разворачиваюсь, желая поставить книгу на место, а на самом деле просто прячась от него в иллюзии занятости, он продолжает: – Таким образом, Джиллиан, чем материальнее грех, тем он простительнее, потому что причиняющий боль не скрывает своих тайных умыслов – он реализует их в насилии, не пряча свои мотивы за маской добродетели.