– Зная твой не совсем удачный опыт с алкоголем, выпить не предлагаю, – его тон иронично насмешливый, и сам он словно стал другим, более мягким со мной, не отчужденным и недоступным Хозяином, а понимающим и близким любовником. Все чушь, конечно, ведь каким бы не был его настрой после секса, он остается моим Господином, о чем я всегда должна помнить.
– Вы правы, несомненно.
– Почему чтение?
– Что? – не понимаю его вопроса и хмурюсь, все не находя смелости сделать хоть шаг от стола. Рэми же наоборот, расслаблен, мне даже кажется, что былая меланхолия и усталость заменились на что-то более живое, похожее на довольство и сытость, словно секс со мной помог ему отвлечься.
– Я редко встречаю девушек из колонии, так сильно любящих чтение. Скорее, ты первая, кто по-настоящему заинтересовался моей библиотекой, – он встает ко мне в пол-оборота и выжидающе смотрит, а я не могу не зацепиться за его слова про девушек из колонии. Все же любопытно, сколько их было до меня. Любопытно и страшно, потому что сейчас-то их нет, быть может, даже в живых.
– Здесь нечем заняться, и моя мама – она учитель литературы, поэтому любовь к чтению у меня в крови, – неловко пожимаю плечами, надеясь, что он перестанет меня расспрашивать, но вместо этого он показывает пальцем на кресло, молча приказывая сесть. Я послушно усаживаюсь, натягивая на колени подол платья и от волнения начиная мерзнуть.
– А отец?
– Разве этой информации не было в деле?
– Я хочу услышать это от тебя, Джиллиан, а не от сухих букв.
– Отец погиб на шахте три года назад. Он… я до сих пор помню взгляд матери, когда пришло известие о его гибели. Знаете, будто она не могла поверить, будто все осталось по-прежнему, а это лишь нелепая ошибка, чья-то злая шутка. И в то время как я плакала, спрятавшись у себя в комнате, она продолжала заниматься домашними делами и торопилась приготовить ужин. К семи – ко времени, когда по обыкновению приходил папа. Я так боялась, до ужаса боялась, что она сошла с ума, ведь когда я вышла к ужину, на столе стояло четыре тарелки. Мама продолжала ждать, и мы вместе с ней, хотя часы перевалили за девять, и Айрин пора было ложиться в постель. А мама все ждала и ждала, виновато улыбалась и все время смотрела на часы. Ужин остыл, и Айрин уснула прямо в детском стульчике, и вот тогда к ней пришло осознание, осознание того, что он не вернется, никогда. Наверное, именно в тот момент в ее взгляде поселилась грусть, как и в ее улыбке, как и в ее сердце. Наверное, именно тогда она наполовину умерла, – я опускаю голову, рассматривая свои руки и ругая себя за излишнюю откровенность. Зачем я вообще начала это рассказывать и загружать Господина подробностями своей жизни?
– А ты? – Рэми задает вопрос и сам встает напротив, чуть присаживаясь на стол и ожидая ответа.
– А я, я возненавидела его, была так зла, что порвала его фотографию, вставленную в раму зеркала. А потом со слезами на глазах клеила все кусочки, понимая, что это неправильно – злиться на него, ведь он бы нас никогда не бросил, не оставил, и он не виноват, что оказался слабее смерти.
– Потери в жизни неизбежны, Джил, к этому можно привыкнуть.
– А вы привыкли? – я поднимаю на него грустный от разбуженных воспоминаний взгляд, и Хозяин безразлично кривит губы, не проявляя ни капли эмоций.
– Вполне.
– Именно поэтому вы запретили мне пользоваться этой помадой?
– А ты настойчива в желании докопаться до истины, – он ухмыляется, ставя стакан на стол и направляясь ко мне. Нависает, опираясь обеими руками о подлокотники кресла и вынуждая меня откинуться на спинку. Довольно нагло смотрю в его глаза, а сама задыхаюсь от страха, понимая, что опять задела запретную тему. – Дело не в том, что Элия умерла, хотя стоит признать, она устраивала меня во всем, особенно в своей маниакальной преданности мне, а в том, что она полностью доверялась мне, даже не подозревая, что я не оправдаю ее ожиданий. И я не оправдал, позволив Адель убить ее, правда, в свое оправдание скажу: я не думал, что Адель зайдет так далеко. Она любит играть, но не убивать. Как видишь, я ошибся, – Рэми равнодушно пожимает плечами, но я все равно замечаю тень затаенной злости на его лице. Злости не на меня, не на Адель – на себя. – Это тоже самое, что приручить щенка, который привязан к тебе всем сердцем и впоследствии готов отдать за тебя жизнь, а потом самолично отдать его на растерзание. И если ты помнишь взгляд матери, когда она узнала о смерти отца, то я помню взгляд Элии перед тем как Адель разорвала ей горло. Она тоже не могла поверить, что это происходит с ней, с нами.