Здесь нет совершенной тишины, как и громких звуков оживленного мегаполиса – баланс, благодаря которому я чувствую себя вполне комфортно – не задыхаюсь в вакууме, но и не теряюсь в энергии. Покой и умиротворенность старого города позволяет мне расслабиться и принять вынужденное одиночество с достоинством, потому что Рэми практически не бывает дома, а я не пытаюсь сблизиться с единственным здесь человеком – пожилой женщиной, присматривающей за домом и относящейся ко мне со сдержанным вниманием. Она не навязывает свое общество, но тем не менее успевает заботиться обо мне, быть может, по приказу Господина, возложившего на нее обязанности не только кормить меня завтраком, обедом и ужином, но также выполнять мои скромные просьбы, которые обычно ограничиваются различными мелочами, начиная от зубной пасты и заканчивая чистой тетрадью, ставшей для меня своеобразным полотном. В нее, сидя у окна и закутавшись в плед, я вкладываю свои воспоминания в виде карандашных рисунков, совсем не профессиональных, этаких неумелых набросках, которые, чаще всего, отражают образы, засевшие в памяти.
На первой странице – моя комната, не та, что осталась в Венсене, а та, что была в Изоляции. Узкая деревянная кровать на низких ножках; двустворчатый шкаф, когда-то имевший зеркала, но доставшийся мне уже без них; стол-тумба, лампа на нем и кипа книг. Простой карандаш не может отобразить цветов, но, глядя на рисунок, я живо представляю себе блекло-лимонные обои, местами изрисованные маркерами, истыканные кнопками и поврежденные скотчем; желтые ситцевые занавески и абажур, тоже желтый. Все это было частью моей жизни, когда-то давно, так давно, что кажется вымыслом, может поэтому с маниакальным упрямством я пытаюсь удержать ускользающие образы, пока они еще дышат во мне.
Мама, Айрин, Элисон и даже проклятое кафе, в котором я работала за гроши – останется здесь, в темно-зеленой тетради в мелкую клеточку, которую я прячу под подушкой, отчего-то боясь показывать ее Рэми. Словно, забрав мою свободу, он может с легкостью забрать все остальное, лишив меня любых воспоминаний.
Сегодня дождь, сумрачно-серый, барабанящий в окна и искажающий действительность. Сегодня я хочу чьего-то присутствия, поэтому спускаюсь вниз и прохожу прямиком на кухню, где хозяйничает Хелен. Ее руки в муке и стол вокруг весь покрыт мучной пылью, вылетающей из миски, в которой она мнет тесто. Она не слышит моих осторожных шагов и продолжает напевать песню, иногда отвлекаясь на то, чтобы попробовать тесто на соль.
– Добрый вечер, – смущенно комкаю в ладонях подол платья и не решаюсь пройти дальше, словно боясь помешать ей, но Хелен напротив, улыбается и всем своим видом показывает, что рада видеть меня.
– Садись, Джиллиан, – она указывает на высокий стул напротив стола и отряхивает руки о фартук, напоминая мне маму, мою маму. Она далеко. – Ужасная погода, не люблю осень в Митрополе, здесь всегда дождливо и пасмурно, а солнце довольно редкий гость.
– И почему же не переедете? В Венсен, к примеру? Кажется, я видела там солнце. Пару раз, – шучу я, попутно отщипывая кусочек теста и начиная скручивать его в шарик.
– Мы не выбираем, где нам жить. Ты еще не поняла этого?
Опускаю взгляд, и шуточное настроение как рукой снимает. Действительно, не выбираем, и с моей стороны кощунственно задевать эту тему. Почему вдруг я решила, что Хелен имеет больше прав?
– Как вы здесь оказались?
– Была продана.
– И как давно?
– Даже не вспомнить, – она вновь ухмыляется, по-доброму глядя на меня и продолжая заниматься своими делами. С одной стороны я рада ее разговорчивости, а с другой до ужаса боюсь того, что может принести наш диалог. Например, что надежды Мадлен – чушь, и она никогда не выберется отсюда, даже если отработает контракт. Ведь Хелен же не выбралась, осталась, запуталась, утонула… как сейчас тону я, постепенно забывая прежнюю себя – девчонку в потрепанных джинсах и кедах, бредущую по улицам Изоляции и мечтающую о лучшей жизни. Вот она – в мире вампиров, и далеко не лучшая, потому что может в любой момент оборваться.
– Разве вы не мечтали вернуться домой? – я смотрю на ее полные руки с потемневшей кожей на тыльной стороне ладони, на ее запястья с браслетами-нитками, на ее смуглое лицо, сохранившее былую привлекательность, и черные брови в разлет. Могу поспорить, в молодости она была очень красивой, потому что время, каким бы оно ни было всесильным, не смогло стереть приятные взору черты.
–Иногда бывает так, что уже некуда возвращаться, Джиллиан. Приедешь домой, а дома уже нет – одни обломки, как и дорогих тебе людей. Моя семья погибла в сопротивлении… – Хелен не успевает договорить, как я перебиваю ее, резко дергаясь вперед и цепляясь за ее руку. Я слышу что-то новое и что-то чуждое для меня, потому что даже предположить не могла, что ЭТО возможно. Борьба возможна.